светились теплым золотистым цветом.
— Она солгала, — повторило оно.
— А ты, — спросил Смитсон, — что здесь забыл?
В дальнейшем разговор проходил на его собственном наречии, остальные слышали только скрип и стрекот, который издавали трущиеся друг о друга хитиновые пластинки на шеях эмберрцев. Громкость звуков увеличивалась, когда они проходили через горло, а их модуляции задавались ртом. Такой язык почти электронной скорости и интенсивности развился, когда травоядные предки Смитсона стадами ходили по долинам и нуждались в более сложном социальном устройстве, чем стаи впечатляюще организованных всеядных хищников. Это, а также их физическая сила и невероятно эффективная пищеварительная система, которая извлекала энергию из растительной массы на субатомном уровне, и давали эмберрцам возможность развиться интеллектуально, а не пастись все время, позволили предкам Смитсона перевернуть эволюцию вверх дном и стать доминирующей формой жизни на планете.
Фурд так и не понял, почему разговор велся на языке Смитсона. Поначалу он заподозрил, что речь шла о вещах, которые «Вера» хотела скрыть от остальных членов экипажа. Но когда экран воспроизвел запись беседы с переводом, ничего нового они не узнали.
Симуляция начала разговор, повторив изначальное имя Смитсона, то, которое он носил в молодости, многосложное слово длиной в несколько абзацев. В нем перечислялись все юношеские достижения эмберрца, как физические, так и интеллектуальные. Для каждого жителя Эмберры имя было механизмом, росшим вместе с хозяином. Иногда оттуда убирали некоторые детали, другие, побольше, добавляли, показывая, кем был его владелец, кем стал и кем может оказаться в обозримом будущем. Но имя Смитсона обрывалось совершенно внезапно.
Симуляция замерла — фраза длилась всего несколько секунд, а перевод занял несколько минут, — а потом произнесла настоящее имя Смитсона, неизменное, так как у эмберрца не было будущего. По своей структуре оно походило на предыдущее слово и заканчивалось двумя слогами, которые в Содружестве гуманизировали до ближайшего удобопроизносимого эквивалента.
В конце подлинного имени Смитсона стояло эмберрское жаргонное выражение, которое на земные языки примерно переводилось как «гнойная шишка». После него никаких новых добавлений не было и больше не будет.
В обществе, где родился Смитсон, превыше всего ценились дети и образованность. Его вид нуждался в огромном количестве детей, а каждая особь должна была максимально реализовать себя в жизни, ибо только с помощью силы и разума эмберрцы могли справиться с хищниками, которые при обычных условиях стали бы доминирующей формой жизни на планете. Мужчины и женщины собирали свои достижения, а самые выдающиеся члены общества использовали других в качестве разменной монеты, играя на их желании плодить потомков за счет менее талантливых индивидуумов, укрепляя и так быстро усиливающийся генофонд. Это импульсивное желание — быть успешным, размножаться и снова быть успешным — лежало в основе всего социального устройства, созданного эмберрцами. Оно пронизывало все государственные институты. Динамически развивающиеся, амбициозные травоядные, само их существование было практически невозможным.
Смитсон выделялся даже на фоне самых успешных. Его положение на Эмберре напоминало статус Шрахра на Шахре. Но после того как ему поставили диагноз, все закончилось. Он стал переносчиком неизлечимого заболевания, в разговорной речи известного под названием «гнойная шишка». Эмберрский юмор всегда отличался жестокостью. На самом носителе оно никак не отражалось, вирус гнездился в половых органах, и все потомки больного страдали от ужасных дегенеративных изменений, поглощающих тело и разум. Поэтому Смитсон убил своих детей, а потом в надежде заразиться съел их, ведь, с горечью объяснял он, они бы стали «овощами», а он был вегетарианцем. Вот только носители обладали иммунитетом. И Смитсон отвернулся от сородичей, а все достижения потеряли для него всякий смысл, так как ни одна женщина не стала бы с ним совокупляться. А потом изгоя рекрутировал Департамент.
— И это все, — сказал Смитсон, перейдя на язык Содружества, — все, что ты пришел сказать? Тут и без тебя об этом знают.
Симуляция рассмеялась:
— Я выиграл время. И Она сделает больше копий Каанг.
— Ты выиграл для них всего около минуты. И Она не может сделать копии Каанг, это была ложь.
— Разумеется. Вот для этого я здесь. Солгать тебе о том, что это была ложь.
— Решил мне мозги запудрить? Пошел вон. Трахай сам себя.
— А помнишь, ты и такое пытался провернуть? А заразиться так и не сумел.
Чуть позже Фурд напомнил, что надо проверить объект на мостике. Тот не двигался. Очертания Смитсона, все его приметы исчезли; совершенно пустая фигура уменьшилась в размерах, сейчас лишь отдаленно напоминая человека.
— Приготовьтесь ко мне, коммандер, — сказал Тахл.
— И почему Она вас оставила напоследок?
— «Вера» в зоне поражения лучей, коммандер, — доложила Каанг.
— Спасибо. Удерживайте позицию. Кир, пожалуйста, откройте огонь.
Та дала залп, не дожидаясь приказов. Пилот еще не успела остановить корабль, как лучи принялись полосовать пространство. Они пока не
