– Сергий Аникитович, митрополит дышать перестает.
Я похолодел.
– Давайте быстро, как я учил, маску на лицо – и дышать!
Дрожащими руками мой ученик начал качать мешок.
– Какой пульс, – крикнул я.
– Пока один раз на счет «сто» один – «сто два».
Так, наркоз у нас прекращен, дыхание пока искусственное, я ушиваю операционную рану, оставляю стерильные холщовые тампоны – увы, резиновых дренажей пока нет.
А теперь дышать и дышать – увы, никаких стимуляторов дыхательной и сердечной деятельности у меня нет. Вдруг мне показалось, что впалая грудь митрополита слегка поднялась не во время сжатия мешка.
– Георгий, погоди, не качай!
И на наших глазах Антоний вздохнул сам, затем еще раз, я проверил пульс, который был, по моим прикидкам, уже шестьдесят в минуту.
Постепенно больной порозовел – видимо, артериальное давление немного поднялось. И, похоже, наркоз перешел уже в постнаркозный сон.
Я, в насквозь мокром халате, взял плошку с пузырем, разрезал пузырь скальпелем и вылил содержимое в баночку. Развернув его, я увидел большой пролежень во входе в пузырный проток. Да, еще немного – и перитонит старику был бы обеспечен. Мои же ученики с удивлением впервые в жизни смотрели на желчные камни.
Когда я вышел из операционной, на меня уставились колючие взгляды нескольких сановитых монахов.
– Пока все хорошо милостью божьей, – сказал я, – все, что нужно, сделал. Теперь надо только молиться Господу, чтобы даровал нашему митрополиту выздоровление.
Пришлось проявить настойчивость, поскольку митрополита не хотели оставлять у меня. Но с этим решилось очень просто – я сказал, что в таком случае за все последствия подобного действия будет отвечать тот, кто это решил, и все монахи сразу потупили свои взоры. Так что, оставив несколько человек для ухода и присмотра, все остальные разъехались по своим местам обетованным. Я же остался наблюдать за все еще спящим митрополитом. К сожалению, доверить кому-либо наблюдение я еще не мог. И мне предстояла бессонная ночь. Антоний долго не просыпался, но все же наконец открыл глаза и первым делом, болезненно скривясь, прошептал:
– Ну как все прошло?
– Владыко, все милостью божией пока хорошо, вот испейте воды прохладной. – И я поднес стакан с водой к губам митрополита, тот мелкими глотками выхлебал его и устало закрыл глаза.
Два монаха, сидящие рядом на скамье, бдительно следили за моими действиями. Мне же оставалось только сесть рядом с ними и присоединиться к их молитве. Антибиотиков у меня не было, ничего у меня не было, и мне, как и всем остальным, оставалось только уповать на небеса.
И они в этот раз не подвели.
На следующее утро Антоний чувствовал себя сносно, температуры не было, побаливал операционный шов, и было немного отделяемого на тампонах, а так все укладывалось в обычную картину послеоперационного больного.
Есть я ему сегодня не давал, разрешил только питье воды и немного нежирного бульона.
Пришлось практически весь день посвятить единственному больному. К вечеру его немного залихорадило, но после стакана отвара сухих стеблей малины он слегка пропотел, и температура нормализовалась. После успокаивающей микстуры митрополит заснул. На следующее утро он проснулся раньше меня и хотел встать для молитвы, – с большим трудом удалось его уговорить хотя бы сегодня делать это в кровати. Живот был спокойным, шов – сухим, я удалил все тампоны, отделяемого не было, и я постепенно стал успокаиваться. Сегодня Антония покормили жидкой кашкой, после чего он уже начал уделять внимание окружающей обстановке и потребовал показать ему, что за камни были у него в желчном пузыре.
Когда я протянул ему блюдце с камушками, он, как ребенок, начал их перебирать и разглядывать на свет.
– Сергий Аникитович, и как же такая напасть получается. Смотри, твердые какие, и не сломать.
– Владыко, такая болезнь у всякого может случиться. Камни могут ведь и в почках быть. А чаще всего они получаются по каким-то причинам, из-за еды или из-за питья, пузырь желчный воспаляется – и вначале появляется там крупинка мелкая, и постепенно на ней все больше твердого тела откладывается, и возникают камни такие. Вот когда ты, отец Антоний, к себе поедешь, я подробно распишу, какие травы пить и пищу какую вкушать.
Митрополит положил мне на колено свою исхудавшую руку.
– Погоди, Сергий, я хочу сказать тебе кое-что. Когда ты мне сказал про болезнь мою, я решил, что Господь такое испытание дает, и, вверяясь тебе, думал, что, если дела твои от дьявола, не жить мне вовсе. А сейчас я вижу ясно, как в день погожий, правду люди говорят: лежит на тебе божья благодать, недаром ты имя такое носишь. И значит, все, что ты делаешь, по воле Господа нашего, и где нам, смертным, с нею спорить. Посему не будет у меня к тебе претензий никаких больше. Вижу я, как после того, как ты царским лекарем стал, великий государь здоровьем лучше сделался, все об этом говорят. Но и врагов ты этим приобрел себе немало. Если я, бог даст, поправлюсь, приезжай ко мне, длинный разговор у нас с тобой будет. А сейчас я пока не могу ничего говорить, устал я. – И он взглядом показал на развесивших уши монахов.
За эти дни я не имел возможности даже посмотреть, что делается у Кузьмы. Когда же наконец нашел время и пришел в мастерские, он со смущенным видом достал с полки какую-то медную штукенцию и протянул мне. Только я хотел спросить, что же это такое, как понял, что это – зажигалка.
Да, эта зажигалка нисколько не напоминала моих изящных рисунков. Грубо спаянная емкость для бензина с торчавшим фитильком и приделанная к ней конструкция с большим колесиком с видневшимся под ним кусочком обточенного квадратом кремня.
Кузьма извиняющимся тоном сказал:
– Сергий Аникитович, все перепробовали, парень аж руки о кресало стер, ничто, кроме кремня, не искрит. Вот и сделал я кремень поменьше.
Он ловко крутанул большим пальцем колесо, и из-под него брызнула целая куча искр, и фитиль загорелся синеватым пламенем.
– Не знаю, – продолжил он извиняющимся голосом, – нужна ли будет кому такая забава. Ведь ежели куда ехать, надо и бутылку с вашим бензином везти.
– Ну и совсем необязательно, – возразил я, – вон у тебя емкость какая большая, быстрее кремень сотрется, чем бензин кончится. И смотри, ты в дождь попробуй в поле костер разжечь – трут сухой где найдешь? А такой зажигалкой запросто. Так что давай сделайте дюжину, я для начала подарю несколько, а там посмотрим, будут брать – будем и делать. Вот только нужно кое-что доработать, чтобы огонь ветром не задувало, да и крышка нужна к ней, я тебе ее сейчас нарисую.
– Погоди, Сергий Аникитович, – остановил меня Кузьма, – вот посмотри, – и он достал с полки микроскоп, который пылился там уже почти все лето. – Сделал я наконец все. Теперь принимай работу.
Я смотрел на бронзовый микроскоп и даже не знал, что сказать. Быстро схватив предметное стеклышко из коробки, где они лежали уже пару месяцев, я капнул на него воды и положил на столик над конденсором, повернул зеркальце, чтобы оно направляло солнечный свет на препарат, и приник к окуляру, движение винтом – и вскоре увидел мелькание простейших в толще водной глади.
Да, это был уже микроскоп.
Кузьма с пониманием следил за моими движениями.
– Ежели бы ты, Сергий Аникитович, знал, сколько я с этими линзами мучился. Они же крохотные совсем должны быть. Их в руках не удержать. Хорошо, что можно самому теперь через стекла смотреть. И спиртовки теперь у меня разные имеются. Но все равно на десяток испорченных линз только одна хорошая получается, а то и меньше. Пока придумал, как их в окулярах закреплять, тоже много поломал… Но теперь я уже больше знаю, и если второй микроскоп делать, то быстрее получится. И стекло сейчас у Дельторова лучше стало. Он ведь мне совсем по-другому теперь его варит.
Итак, что я имею? А имею я мастера, который сам еще не знает себе цены. Зато некоторые личности цену ему прекрасно понимают. Придется, пожалуй, и его отправлять в Заречье, под охрану стрельцов. А то в один прекрасный день пойдет он на торг или еще куда – и исчезнет.
