Успел наплести между ласками историю о том, что срочно вернулся дядя, им пришлось переехать, но сейчас дядя в отъезде. Однако Алиссинди не может привести Романа домой – их не поймут, но если они остановятся сейчас – она себе не простит, и сама себя не поймёт, потому что желает быть рядом с ним, быть его любимой. Всегда.
Они сошли с ума.
Всё происходило в каком-то полубезумном угаре, пьяном веселье. Молодые люди кое-как сумели отлепиться, договориться о лучшей комнате, и Сорра легкомысленно решил, что подкинет Роману ещё один кошелёк, потому что прекрасный ромейнец высыпал на прилавок почти всё золото.
Надо было открыть дверь, преодолеть мгновения томительной неловкости. Роман открыл, поднял девушку на руки с необычайной торжественностью, словно и в самом деле женился. Перенёс через порог, а засранец Сорра не удержался от возможности легкомысленно поболтать ногами в воздухе и закрутить жениху на голове прелестные рожки.
А дальше Роман поставил Алиссинди в центре комнаты и просто смотрел на неё лучистым взором, не предлагая продолжения, но оно пришло сакральным откровением двоих. Чистое, невинное, правильное, лишённое пошлости священнодействие, а они робели – два смущённых агнца – свершая первый сокровенный обряд.
Алексису в самом деле было страшно. Первый раз во всех смыслах. Он спал с женщинами, но никогда с мужчинами, а сейчас ему предстояло переспать с мужчиной, изнывая в женском теле. Но и для Романа Алиссинди была первой. А о том, что с любимым случилось, Сорра и в страшном кошмаре представить не мог. Он ничего не знал о Романе, а сейчас они лишь начинали узнавать друг друга.
Очень хотелось раздеть, снять ставшую ненужной одежду. Они начали раздеваться сами, стоя напротив, не сводя глаз с любовника. Медленно упал на пол, соскальзывая, плащ Алиссинди. Она сбросила сама, продолжая призывно, неотрывно смотреть на возлюбленного, гипнотизируя взглядом, направляя... Подчиняясь невидимому приказу, Роман расстегнул мундир: медленно, пуговица за пуговицей, высвобождая из петель, дразня предвкушением. Алиссин чуть с ума не сошёл, понимая что ни одна опытная соблазнительница не смогла бы произвести с ним подобный эффект, как неловкие пальцы графа, возящиеся с пуговицами, обещая, что подарят большее.
Упал мундир. Они сделали шаг навстречу, по-прежнему не теряя контакт глазами. Алиссинди потянула шнуровку платья – Роман помог, не отрывая взора, мягко высвобождая тело из корсета, опустил лиф, открывая спелые, мрамором белеющие грудки. Не удержался, нарушил игру. Прижался ладонями, благоговейно лелея вишенки напряжённых сосков, сжал, сорвав с губ Сорры острый всхлипывающий стон, заставляя ноги подкоситься, а промежность увлажниться, истекая соком желания.
Девушка не оставила без наказания: решительно дёрнула шнуровку штанов, приспуская бельё... Теперь раненым зверьком застонал граф. Пальцы Алиссинди взялись за края рубахи, вытягивая наверх. Роман поднял руки, торопливо снимая, но поймав недовольный взгляд Алисси, сдался, позволяя неспешно снять... и дальше ждать стало невыносимо.
Они со стоном наслаждения, скулящим рыданием, набросились одновременно, сливаясь губами, соединяясь в сладкой борьбе за лидерство. Трясущимися руками снимали остатки одежды, торопливо разворачивая долгожданный подарок из обёртки. Раздевали и раздевались, поддаваясь и отступая перед чужим мягким напором, нападая вновь.
Страсть расцвела в воздухе, лилась золотистым искристым вином, перекатывалась между телами, пока оба они не предстали перед ликом любви совершенно обнажёнными, и остались стоять и смотреть, любуясь содеянным благословением. Сблизились, соприкасаясь обнажённой кожей, животом к животу, не сдержав протяжного прерывистого стона.
Оба тяжело дышали, и дыхание давно превратилось в рваный всхлип. Тихое умопомрачение, срывающиеся ноты человеческих флейт, а руки, обнявшись, дав распробовать мгновение чувственной близости, плавно потекли безбрежными реками искрящейся нежности на кончиках пальцев.
Скульптор лепит собственное творение, а они лепили друг друга. Ладонями, губами – втирались кожей, изучали изгибы, впадинки, пробовали на вкус электрическими разрядами языков. Разум отключился – остались ощущения, чувства, эмоции, страсть. Перемешавшийся густой шлейф будоражащих, терпких ароматов: мукуса, ромэ, ириса, амбры...
Сорра шалел от запаха Ромэ, зарывался лицом. Стёк по телу гибкой белоснежной змеёй, впитывая чужой аромат. Действовал бездумно, но отказаться от возможности испробовать источник Артани было выше его сил. Роман поражался смелости девушки, стонал, пытаясь придержать, а девушка задыхалась от восторга, воспринимая возлюбленного призмой страсти.
Артани ди Валь – воплощение совершенства строения, идеально сложенное золотистое божество. Алексис видел Артани обнажённым, признавал, что Роман красив и желанен до боли, но любовь сотворила настоящие метаморфозы, превратив во что-то истинно прекрасное, хотелось любоваться вечно. Но и Роман смотрел на Алиссинди с благоговением, видя в ней истинный шедевр создателя.
Пальцы Алексиса пели, растирая золотистую кожу, пальцы Романа плакали от томления, губы Алексиса шептали беззвучные молитвы, добравшись до чужой плоти, искусанные губы Романа жалобно умоляли. А Сорра пьянел от собственной власти, желал заставить Артани кричать, и дотягивался везде и всюду, царапал кожу ногтями, зализывал, покусывал... Роман тщетно пытался перехватить инициативу – Алиссинди просто не позволяла себя отстранить, и они, как играющие гибкие пантеры, тыкались друг в друга, барахтались, устроив сладкую борьбу за обладание, и сложно было поверить, что для обоих происходящее случается в первый раз.
Не было неловкости, скомканной робости - застенчивость Артани прорывалась на поверхность, но Сорра срывал её тряпкой, просто не оставляя Роману иного выбора, давая понять, что они уже переступили черту запретного, осталось узнать запредельное.
Холодный воздух плавился от стонов и вскриков, накалялся от жара пылающих тел. Они были бесстыдны в своей любви, не зная греха, исследуя новое с любопытством первооткрывателей, добравшихся до неведомых, но манящих земель. Сорра смутно помнил, что Роман перенёс его на кровать и опустился, накрывая телом. Они плыли по волнам головокружительной страсти, и Алиссин не мог думать ни о чём ином. Понимал, что сгорает в нём, сгорает мотыльком, но всё, что знает мотылёк в момент смерти – пламя упоительно прекрасно.
Роман представлял, что девушки, особенно в первый раз, жутко боятся, стыдятся, и приходится бороться за каждый миллиметр кожи, уговаривать соглашаться на ласки, отвоёвывать одежду, но Алисси – совершенно иная, необыкновенная, другая. Страстная итанийка не ведала стеснения – для неё всё, связанное с Ромэ, по умолчанию становилось естественным, правильным. Она разрешала всё, дозволяла насладиться самой сокровенной красотой, но в ответ требовала полной открытости от Романа, не давая комплексам шанса.
Магия любви заставила потерять голову, они не могли остановиться: не сейчас, не сегодня, только не в эту секунду.
Артани мучил нежностью, а Сорра с ума сходил. Он хотел Романа, хотел до боли в животе, до судорог в мышцах, готов был что угодно перетерпеть, только скорее. Он истаивал, изнывал. Роман медлил, не имея опыта, и не понимал, что у Сорры рвёт планку. Немного промедления, и он превратится в обезумевшего от похоти зверя. Сорвёт к дьяволу амулет, приложит Артани лицом в подушку и будет любить бездумно, до изнеможения. Но... слишком нереальная мечта.
