Всё вокруг задышало, раскрасилось нежной акварелью, стало иным. Темнота развеялась, а они остались стоять, залитые светом не существующего в природе сияния. Но они видели его. Счастье светилом вышло из-за туч и разбросало благословение горстями.
– Алиссинди! – как-то надломлено и отчаянно-трогательно шепнул Роман, делая первый неловкий шаг навстречу, и в этот миг колокола соборов, совершая свадебный обряд, заиграли торжественным, радостным перезвоном, вспугивая укрывшихся под крышей промокших голубей.
– Алиссинди...
Солнце Романа болело, опаляло Сорру измученными, отчаянными лучиками глаз: родными, светлыми, тёплыми; трогало обидой преданного хозяину щенка, но во взоре щенка светилось и лилось потоками всеобъемлющее ЧУВСТВО.
Роман и сам не осознавал. Он не успел произнести ни единого слова признания, а душа, вырвавшись, распахнула крылья любви, всё рассказав за него, и ей не было тесно в человеческом теле. Роман дышал, вздыхал, смотрел увлажнившимися глазами, и Сорра – мужественный Сорра, ставший Алиссинди – заплакал, не скрываясь... заплакал от огромного облегчения и счастья.
Роман не понял, кто из них первый сорвался с места - он или Алиссинди. Они стояли, сделали несколько шагов, взмахнули ладонями, пытаясь выразить, но не в силах выразить бесконечность. А через мгновение сжимали друг друга в объятиях, плакали и целовались, бессильные разжать руки, не в состоянии отпустить.
- Родной мой, хороший мой... - повторял Алексис, безостановочно отпустив сердце на волю.
- Алиссинди, девочка моя... - шептал Роман.
Они знали. Они всё знали. Чувствовали. Не требовалось никаких подтверждений, заверений, клятв. Они поклялись молчанием любви, молитвенно слившись губами. Обменялись поцелуями-кольцами в сумасшедшем перезвоне колоколов. А золотистый божий луч, прорезав хмурые небеса, обвенчал влюблённых; соединил навеки в присутствии благосклонных свидетелей-статуй, объявляя мужем и женой. И пробегавшие мимо мальчишки, с хохотом крикнув «тили-тили тесто», обшвыряли головы новобрачных семечками, заставив обоих рассмеяться.
Они проводили беглецов взглядами. Посмотрели «сердце в сердце», наполняясь дыханием любви, и снова начали смеяться, испытывая головокружительную лёгкость, радостный звон. А пальцы продолжали сплетаться крепче кружевом нежности, губы искать друг друга, томиться карамелью.
– Алиссинди... – прошептал Роман, сам не разбираясь, что желает сказать, когда всё сказано, – Алисси, пожалуйста! – он почти простонал её имя.
Алексис хотел ответить, но призыв Романа «Алисси!» – обращение к принцу по имени – взорвало в сердце ослепительную шаровую молнию. «Алисси!» – растворилось теплом, осело в глубине, намертво гравируя память ошеломительно трогательным «Алисси».
– Как ты меня назвал? – глупо улыбаясь, спросил принц, – Повтори...
– Алисси! – разбежалось по телу сладкими мурашками, греющим, шальным вином.
– Скажи снова, хороший мой. Называй только так...
– Алисси, моя Алисси! Любимая Алисси, – улыбаясь, вторил захмелевший любовью Роман, и навстречу ему хлынула ответная волна сумасшедший благодарности горячих губ.
Роман не знал, что Алиссин ди Эрро взял имя от собственного имени, и естественно сократив до ласкового «Алисси», Роман позвал его: ди Эрро! А всё, на что хватило мужественного саркастичного Сорры – сентиментально шмыгать носом, растекаясь позорной лужицей счастья.
Любовь делает из людей дураков. Счастливых дураков.
– Алисси... – шептал Роман, пел её имя, – Алисси! – самое прекрасное на свете имя, имя, заполненное колокольчиковым серебром.
– Ромэ! Ты мой Ромэ, – назвал принц, трепетно выцеловывая скулы и губы, трогая пальцами тёмные пряди. Дорвался до счастья и бултыхался в нём мальком. Настоящий Роман не позволит Алиссину к себе прикасаться. Кто из них настоящий? Уже неважно. Множество поцелуев губ – легкокрылых, невесомых бабочек.
Выпить всего до донышка. Зацеловать, и непонятно кто ведёт в этом странном танце, когда все движения тела – кончиков пальцев, прикосновений – один непрерывный танец, а они – многорукое многоногое чудовище с двумя головами – стоят посреди летящей снегом мостовой и целуются, целуются, целуются... перемежая словами:
– Я буду звать тебя, Ромэ.
– Я не цветок, Алисси, – лыбясь ещё глупее Сорры, отозвался Роман, шалея от чужого запаха, нежности губ, и если бы они могли, они бы сейчас взлетели на крыльях и кружились где-то в небесах, но их души уже кружились – танцевали вальс.
– Не-е-ет, ты – мой цветочек, – ласковой усмешкой шепнул ди Эрро и потёрся носом, – Мой прекрасный, драгоценный цветочек ромэ. Мой ромэ!
Алиссин, держа за подбородок, с нежностью поцеловал губки-лепестки, и они с готовностью распахнулись навстречу, пленяя прекрасную проказницу, а проказница с ума сходила от желания поласкать Романа языком. Ромейнец, похоже, не догадывался, что существуют подобные поцелуи, но Алиссин научит. Принц с бережной заботой убрал за ухо своего мальчика выбившуюся тёмную прядь: научит ромэ всему.
– Алисси, я тебя люблю, – просто сказал Роман.
– И я люблю тебя, Ромэ, – мягко отозвался ди Эрро, мечтая обнять, свернуть ромэ уютным калачиком и исцеловать – от макушки до пяток, развернуть, и снова исцеловать.
Он понимал и глубину, и серьёзность заявления. Граф Артани не обесценит драгоценность признания дешёвым грошом пустозвона. Алиссин собственные чувства понял гораздо раньше, и поэтому он здесь. Пришёл сюда к своему ненаглядному горю, чтобы сказать искренне:
– Я люблю тебя, ромэ! – голосом Алиссинди, сердцем Алиссина ди Эрро, признанием Алексиса Сорры.
– Правда?
– Да. А я?
– Да!
– Правда-правда?
– Да!
– Да. Да! Да!!! – смеясь, завопил Роман, подтверждая.
– Да!!! Да!!! Да!!! – упиваясь и утверждая, подхватила Алиссинди, хохоча в ответ.
А может, они начали одновременно кричать вселенной своё согласие или бросать вызов и тыкаться губами, вопрошая: «Да?» Отдавая «да», забирая десятки «да». И им не надоедало.
Они смолкли, сияя глазами, продолжая смотреть, улыбаться, рождать космический звон, и не знали, нужно добавить. Чувства нереально выразить. В горле застревал комок, а они, не отрывая глаз, лишь крепче сжимали счастье в ладонях, обнимаясь не руками – душами. Мир рухнет в бездну, а они останутся сросшимися любовью, погибшими или выжившими, но никакая на свете сила не сможет их разлучить, лишить всего этого огромного на двоих, а всё остальное стало неважным, посторонним – посторонние шли мимо.
Безмолвное ожидание, безмолвное признание, безмолвные слова. Маленькая-огромная вселенная и беззвучный призыв к слиянию близости, более близкой, чем всё, что рождалось сейчас. Острая сладкая дрожь... и не выдержать, не выдержать. Ноги слабеют и подгибаются от этого зова.
Они целовались и летели сумасшедшими птицами, сцепившись пальцами-крыльями. Останавливались, закруживаясь водоворотом поцелуев, снова бежали с хохотом. Снег повалил хлопьями, падал на голову, украшая плащ Романа, убирая волосы Алиссинди белоснежной фатой. Артани подхватил невесту на руки и побежал, ища для них порог. Он не знал, куда нести, но обалдевший и совершенно спятивший Алексис, не утративший направления движения, в отличие от рассудка, указал на ближайшую гостиницу.
