Принц, измучившись маяться, свернул к Бьорк, постигнув, что испытывают наркоманы, стремясь получить новую дозу: придумывают себе бесчисленные отговорки, оправдания, но все мысли зациклены на возможности получить желанный яд. Можно до бесконечности караулить у моря погоду, а можно самому стать погодой. Кто он после этого – подонок или вор, крадущий собственное счастье ради того, чтобы стать счастливым? Наркоман, пришедший за новой дозой.
Он считает, что держит ситуацию под контролем? Смешно. Сорра больше ничего не контролировал и боялся зарекаться впредь. Слепой мальчишка, решивший прокатиться на санках с горы из любопытства, а санки невозможно остановить; они разгоняются сильнее и сильнее, стремительно срываются колодки тормоза, а впереди открывается пропасть – сладкий упоительный полёт в три секунды бесконечности. Мальчишка ничего не знает о падении, не догадывается, что разобьётся о дно... Он парит над бездной.
Надо отдать должное, осознав суть просьбы принца, Алиса не осмелилась поинтересоваться причинами, не задала вопросов, но в каждом жесте и движении фрейлины читалось столь искренняя тревога и беспокойство за друга, что Алиссину стало стыдно. Он не желал обманывать, только... что станет правдой, когда ты сам не знаешь, что станет правдой?
И вот Алиссин – хрупкая светловолосая девушка в креповом платье – застыл, тяжело привалившись животом к ледяным перилам моста. Стоял бездумно, закрыв глаза, подставляя лицо ледяному обжигающему ветру; но северный собрат оказался не в состоянии остудить жар души, выморозить память, помочь забыть «тёплую нежность глаз, милую застенчивость, заботу и желанный родник губ, что хотелось изведать снова и снова, но знал – не напьётся, станет жаждать вновь». И вот он выход – нашёлся до постыдного легко.
<center>***</center>
<i>«Алиссинди, вернись...»</i>
Роман вновь брёл, не зная, в каком направлении искать, отдавшись бездумной власти интуиции. Какая из дорог приведёт к любимой, имела ли значение дорога, если не вела к ней? А сердце ноет... ноет, но не может подсказать. Где? Куда?
«Неужели наша встреча ничего не значила для тебя? Почему так, Алиссинди?»
<center>***</center>
«Где ты, Роман?»
Алексис прикусил губу, почти до крови, плотно зажмурив веки, надеясь, что холод мокрого металла и обжигающая пляска ветра на щеках помогут опомниться, спасут, заставят уйти, пока не поздно, одуматься...
В голове стучали тысячи барабанов, но выстукивали лишь одно имя: Роман... Роман... Роман...»
<i>«... Судьба жестоко посмеялась над моей самонадеянностью, наказав любовью – хуже проклятия. Я желал тебя унизить, Роман, а унизился сам, пал так низко. Так пусть же теперь злодейка смилостивится, подарит встречу. Разрешит прикоснуться, и твои губы не оттолкнут мои. Я хочу спросить о чём-то важном...»</i>
<b><i>«Я ответил на вопрос. Потому что я ненавижу тебя, Сорра».
</i></b>
Голос Романа – презрительный и отстраненный – звучал в ушах, ударял больно барабанной дробью равнодушия.
<b><i>"Потому что ненавижу тебя..."</i></b>
Несколько дней назад он бы рассмеялся и, не задумываясь, сломал Роману и вторую руку ради удовольствия увидеть, как скривится от боли надменное лицо. Любовь принимала страшные формы и пусть лучше она осталась без маски, а Сорра закрыл ладонями лицо, проклиная подобное знание, чем постичь, что идя на поводу слепой страсти, он превращается в безумца. Лучше так...
Дыхание вырывалось изо рта облачками пара, и летящие с дождём снежинки придавали странную ясность сознанию. Воистину, любовь осмыслить и принять было легче, чем неизбежно возникающее последствия в виде стояка.
Пошло, вульгарно, фи, а как иначе? Держать Артани за ручку, цитировать сонеты при луне и дарить цветочки? Алиссин – тонкая натура, это Артани в нём зверя будит. Он, может быть, и стихи бы не обломался написать, или спёр что-нибудь лирическое у Лиса Браво – что зря хламом секретер забивать? Только Артани – натура грубая, все цветочки и стишки засунет Алексису туда, куда нынче мечтал присунуть Алексис.
В связи с последним возникал животрепещущий вопрос... Кто кому присунет? Исходя из нынешнего облика, Алиссину стало худо. Может домой пойти, вина выпить, пока некоторые надменные графы по улицам яйца отмораживают?
Алиссину собственное хозяйство пригодится. Женское тело тоже, между прочим, мёрзнет. Трансформация идеальная, но наутро от простуды страдать будет именно принц, а не надменный Артани.
<i>«С чего я решил, что ты надменный, Роман? Ты похож на щенка. Такого идиотского, беззащитного щенка. Почему лишь мне ты показываешь зубы?»</i>
<center>***</center>
Роман прошёл знакомый цветочный магазин. Сегодня витрины были закрыты деревянными щитами, и не было у входа симпатичной улыбающейся цветочницы. Слишком холодно, слишком уныло. Моросящий дождь срывался холодными снежинками, и они таяли, не долетая до земли, снова превращаясь в мерзкий, холодный дождь. Башмаки промокли, и толстая подошва не спасала от влаги – слишком долго ею месили грязь.
В подобную погоду хозяин на улицу собаку не выгонит – бессмысленно и надеяться, что девушка решит отправится на прогулку.
<i>«Алиссинди...»</i>
Он свернул на набережную, не переставая мысленно повторять её имя.
<i>"Светлячок мой среброглазый, если не суждено нам быть вместе, я пойму и смирюсь с судьбой, но разреши снова увидеть тебя. На мгновение. Дай мне знак, господь, что случившееся не привиделось... Всего на миг. Если это так, пусть сейчас... Тогда пусть сейчас..."
</i>
<center>***</center>
<i>«Я хочу снова увидеть тебя, Роман. Даже если всё было обманом. Пусть сейчас...»</i>
Алексис набрал в грудь побольше воздуха и медленно повернулся, отталкиваясь руками от ледяных перил. Долгое мгновение перед тем, как разомкнуть веки. Специально помедлить, не желая узнать: чудес не бывает, а сказки – ложь. Стремительный полёт души вниз, прыжком с обрыва. Открыть глаза, чтобы безжалостно разбиться о камни реальности.
<i> «Алиссинди... Сейчас».
«Роман, пожалуйста... Пусть... сейчас».
</i>
<b>МОЁ ЖЕЛАНИЕ ИСПОЛНИТСЯ!!!</b>
Сорра медленно повернулся и... УВИДЕЛ РОМАНА, стоящего в нескольких шагах, бледного, трясущегося от напряжения, полубезумного...
Секунда, другая... Они смотрели. А мир начинал звенеть серебром – петь сияющими небесами; зарождаться бурей на дне широко распахнутых не верящих глаз, боящихся, что увиденное окажется иллюзией, сотканной причудами дождя. Одно неверное движение – морок развеется туманом. Исчезнет светлый призрак, и останется лишь морось и унылые камни мостовой. Медные перила, что внезапно озарились проклюнувшимися из туч золотыми ростками лучей, сыгравших ноктюрн на лицах безучастных статуй, и статуи ожили: улыбнулись им велением солнца.
