Шоколад с перцем, или От любви бывают дети

Где-то там, на небесах, плакал от сострадания младенец Иисус. Или, может, это в ушах у меня звучали стоны собственного умирающего достоинства. Уверена, мы с Джимом и Лиз выглядели так, словно только что стали свидетелями ужасной автомобильной аварии. И, по сути-то, так оно и было. У меня было такое чувство, будто весь стол оказался опоясан лентой, какой полиция огораживает место преступления: «Проходите, проходите, граждане, тут не на что смотреть – всего-то осколки моего раздавленного самоуважения».

Совершенно уверена, что у меня дыхание перехватило, а Лиз толкнула Джима в грудь, чтоб тот закрыл рот, который так и оставался широко раскрытым, не выбросив из себя до конца фразу: «Какого лешего такое и впрямь творится?!» С минуту я пыталась понять, не является ли устроенный ими балаган одним тщательно продуманным планом, цель которого – заставить меня обмолвиться и признаться. Все сидящие за столом – исполнители этого жутко коварного плана? Я обратила взгляд на Картера, по его реакции и виду поняла, как ему неловко, что он вовсе не собирался свернуть мне шею за сохранение от него тайны, о которой он знал, и он знал, что я знала, что он знал.

Таааак!

Я принялась нервно притопывать, нога у меня ходуном заходила вверх-вниз. Лиз под столом протянула руку и положила ладонь на мое колено.

– Дрю… Господи… старик, – бормотал Картер, недовольно качая головой.

– Клэр…

Я перебила Лиз. Она обратила ко мне взгляд, в котором ясно читалось: вот она, идеальная возможность все прояснить, – только я к такому повороту еще не была готова. Разве можно вот так, через стол, на глазах у народа? Неожиданно меня понесло:

– Так вот, когда-то мы с этим парнем, Максом, вместе в баре работали. Ну, стали добрыми друзьями, и, казалось, у нас было много общего.

Я удобно обошла стороной то, что составляло главный наш общий интерес: в то время мы оба были родителями-одиночками.

– Несколько лет назад мы старались найти поддержку при оформлении всяческих выплат. Отец Макса, недавно овдовевший, вышел на пенсию и перебрался в квартиру над гаражом. Лето было в разгаре, все мы сидели дома, смотрели кино. Его отец решил собраться и отправиться на несколько часов порыбачить. Так что он уходит, а мы принимаемся возиться на диване.

Все сидевшие за столом перестали жевать и уставились на меня, пока с моих уст непрерывным ручейком лился этот рассказ.

Поверить не могу, что делаю это. Одно унижение прикрываю другим.

– Так вот, мы оба ниже пояса голые, и Макс без проблем попадает прямо куда надо. Ровно через две секунды открывается входная дверь, и входит его отец. Он слишком озабочен тем, как пройти в дверь со своей удочкой и коробом со снастью, чтобы обращать внимание на то, как мы шебуршимся на диване, пытаясь прикрыть голые задницы одеялом.

У Дрю плечи тряслись от молчаливого смеха, Картер же смотрел на меня сочувственно, а все остальные лишь головами кивали, поскольку уже слышали эту историю.

– Так вот, его отец проходит прямо в гостиную, усаживается посреди нее на пол, спиной к нам, и принимается разбираться в своем коробе, пространно сообщая нам, что озеро закрыто для рыбалки. А мы тем временем у него за спиной устроились себе на диване под толстым ватным одеялом – на дворе середина июля, заметьте.

– Вовсе никаких подозрений не вызывает, – пошутил Картер.

Наконец, собрав волю в кулак, я решилась взглянуть на него и, когда убедилась, что он не смеется надо мной, сделала глубокий вдох и продолжила:

– Ну да, совсем никаких, если учесть, что у Макса в доме кондиционера не было, а в тот день жара стояла под девяносто восемь градусов[45].

Дрю изумленно покачал головой:

– Так и как же вы, черт побери, вывернулись?

– Ну, я-то сидела, объятая страхом, а Макс стал копаться в диванных подушках, отыскивая свои боксерки. И чем больше он копошился, тем больше одеяло грозило сползти с моих голых по пупок ног. Я вцепилась в него мертвой хваткой, а отец Макса в паре шагов от нас все бормотал про приманку да наживку. Наконец-то Макс отыскал трусы с шортами и взялся влезать в них под одеялом. А я тем временем, по-прежнему накрепко вцепившись в одеяло, ощупью искала свое нижнее белье, но никак не могла его найти. Но вот наткнулась на шорты и быстренько натянула их. Когда Макс откинул одеяло с наших колен, я едва победный клич не издала, потому что у меня по спине уже струйки пота бежали от напряжения.

Рассказ мой всех позабавил, и в данном случае я не слишком-то возражала – лишь бы они перестали трепаться о том, как мне саму себя ублажить, или о промахе Картера, пустившего кровь невинности.

– Клэр, ты забыла про самое смешное, – напомнил мне Джим.

– А-а, ну да. Так вот, когда Макс сдернул с нас одеяло, мои трусики, должно быть, запутавшиеся где-то в складках, порхнули в воздухе и попали прямехонько в затылок его отцу.

– И что же ты сделала? – спросил Картер.

– То, что и всякая уважающая себя взрослая женщина, окажись она на моем месте: вскочила и сломя голову бросилась вон из того дома, притворившись, что ничего такого вообще не было.

* * *

Остаток вечера прошел вполне прилично. Правда, каждую пару минут, стоило разговору стихнуть, Лиз делала мне большие глаза и кивала в сторону Картера. Она всерьез ожидала, что я выболтаю тайну всей моей жизни прилюдно и мимоходом, то есть между сменой блюд на ее ужине.

«Благодарю, яблочный пирог получился великолепный. А вам известно, что «яблоко» происходит от латинского слова «alum», что означает «ты меня обрюхатил»?»

После того как с ужином было покончено и Лиз отправила мужчин мыть посуду, мы с ней и Дженни взялись за мозговой штурм, сочиняя названия для бизнеса. Остановились на трех, которые нам очень нравились и из которых мы никак не могли выбрать лучшее. Рано обрадовались! Когда к нам присоединились парни, все наши задумки сразу же полетели к чертям собачьим. Нет, на самом деле, просто удивительно, как быстро они проделали путь от нуля до гадости.

«Пластик и мастик».

«Петушки и пирожки».

«Секс и конфетки» (разрешаю догадаться с одного раза, чье это предложение).

«Мази и крема».

«Ловкие дамские пальчики».

«Петушиные колечки и крендельки».

Я сидела на диване и все время изображала заинтересованность, хотя только тем и занималась, что не сводила глаз с Картера. Всякий раз, когда он улыбался, у меня возникало ощущение, будто я в открытом космосе и у меня воздух в баллоне закончился, просто безумие какое-то. Я ведь даже толком ничего не знала о его характере, семье, увлечениях. Подумаешь, разок пообжимались?

Всего лишь парень, с которым мне суждено было провести одну-единственную ночь, кому я сочла вполне возможным принести в дар самое главное, что способна подарить девушка, – свою чистоту. Той малости, что я провела с ним, вполне хватило для неувядающих воспоминаний о том, как мы оба похожи. Мне пришлось исключительно в одиночку это «воспоминаньице» любить, лелеять и лепить в надежде изваять нечто, напоминающее хорошо воспитанного ребенка, которому не понадобятся годы терапии из-за моего родительского неумения.

Впрочем, никакие сходства наших характеров или взаимное влечение в данный момент не имели никакого значения. Стоит мне только сказать ему, что он отец и у него есть сын четырех с половиной лет, он, наверное, возненавидит меня. У меня-то, по крайности, девять месяцев были, чтоб к этой мысли привыкнуть. Ну, какой одинокий роскошный мужчина, едва разменявший третий десяток, захочет, чтоб ему сообщили, что отныне и до конца жизни ему предстоит тащить на себе гигантскую ответственность?

Когда я ему скажу, он должен в горы умчаться. Вскрикнуть, обернуться и бежать… вроде персонажей из мультиков, которые в пылу погони проскакивают через закрытую дверь, и становится видна одна только громадная дыра в дереве, по форме повторяющая очертания бегущих. Мне необходимо просто подготовиться к такой, в общем-то, предсказуемой и нормальной реакции. И не в том тут дело, что я могла бы обвинить его. Это совершенное безумие! Мы с Гэвином вполне отлично жили сами по себе – до сих пор, во всяком случае. Нельзя тосковать по тому, чего у тебя никогда не было. Если он предпочтет никогда не заговорить с нами вновь – так тому и быть.