13
Стояла тишина. Лежа на скомканных простынях, она открыла глаза как человек, очнувшийся от глубокого сна на следующий день после наводнения или землетрясения. Эти кремлевские звезды все еще светят за окном или их снесло ураганом любви? Медленно она возвращалась к реальности.
— О боже! — воскликнула она. — Что я натворила?
— Тебе же понравилось, разве нет? — спросил он. Она покачала головой, вновь закрыв глаза.
— Посмотри на меня, — велел он. — Скажи мне, что тебе понравилось. Или я больше никогда тебя не поцелую.
— Я не могу.
— Просто кивни.
Она кивнула и, стушевавшись, закрыла лицо руками.
Она с трудом верила, что это ее возбужденное тело лежит в маленьком номере на верхнем этаже «Метрополя» майской ночью 1939 года. Года, наступившего после репрессий.
Ее платье и нижнее белье валялись на полу, но лифчик продолжал болтаться у нее на животе; один чулок был на месте, второй висел на лампе. На губах появился солоноватый привкус, от удовольствия и изнеможения у нее закружилась голова.
Беня опять целовал ее губы, потом низ живота — это было настолько чувственно, что она вздрогнула. Он поцеловал ее в губы и опять в живот. Она вся дрожала, на животе выступили капельки пота. Потом она притянула Беню к себе, перевернула его на спину — теперь она была наверху, а он снова в ней. Почему ей так хорошо и спокойно в его объятиях? Почему все кажется таким естественным? Ее как обухом по голове ударили: то, что произошло, — чудовищно. Она предала доброго, искреннего Ваню, своего мужа и друга, отца своих детей. Она любила его, но эта любовная лихорадка была чем-то иным, совершенно не похожим на любовь, теплую и привычную, которую она испытывала к мужу и детям.
«Считается, что женщина не в состоянии любить двух мужчин одновременно, но теперь я понимаю, что это чепуха», — подумала Сашенька. Однако чувство вины спустилось от горла к растревожившемуся сердцу.
— Я никогда ничего подобного раньше не делала, — прошептала Сашенька. — Готова поспорить, тебе все так говорят…
— Странно, что ты спросила, но согласно «Пролетарскому справочнику правил поведения во время адюльтера» это традиционное замечание женщины после первого раза.
— И какой же ответ согласно этому… «Пролетарскому справочнику» дает мужчина?
— Я должен сказать: «Я знаю!» — как будто верю тебе.
— А ты не веришь?
— Честно говоря, тебе я верю.
— И кто же автор этой популярной книги мудрости?
— Некий Б. З. Гольден, — ответил Беня Гольден.
— И что будет дальше? Что пишут в справочнике?
Он молчал; Сашенька видела, как на его лицо легла тень.
— Ты боишься, Сашенька?
Она задрожала.
— Немного.
— Мы больше никогда не должны встречаться, — сказал он.
— Ты пошутил, правда? — Сашенька испугалась, что он на самом деле не хочет с ней встречаться.
Он покачал головой, его глаза были так близко от ее глаз.
— Сашенька, я считаю, что это лучшее из всего, что я пережил. У меня было много женщин, я со многими спал…
— Не хвастайся, грязный галичанин! — проворчала она.
— Вероятно, время пришло. Сейчас мы живем в таком напряжении. Неужели мы не заслужили немного личного счастья? — Он взял ее лицо в свои ладони;
Сашенька удивилась тому, насколько он был серьезен.
— Ты чувствуешь ко мне хоть что-то?
Сашенька отпихнула его, отступила к окну, по спине струился пот, между ног продолжало пульсировать. Она посмотрела на Москву-реку, залитую лунным светом, на мосты и Кремль; 69 акров золоченых бледно-желтых дворцов, сверкающих куполов, мощеных внутренних двориков. Там работал товарищ Сталин, в треугольном здании Совнаркома с зеленой куполообразной крышей.
Она могла даже видеть свет в его кабинете. Он сейчас у себя? Многие так полагают, но она знала, что он, скорее всего, в Кунцево. Он был ее другом, Иосиф Виссарионович… ну, не то чтобы другом. Товарищ Сталин выше дружбы, он Отец народов, да, ее новый знакомый, временами гость, который повысил в должности ее мужа и похвалил ее журнал, — лучшая похвала для советского человека. Она оставалась большевичкой до мозга костей. Случившееся в этой комнате не изменило ее взглядов.
Но кое-что все-таки изменилось. Беня, растянувшись на кровати, закурил сигарету. Он просто молча наблюдал за ней, едва дыша. Наверное, внизу играл оркестр, но в комнате было тихо. Сашеньке в жизни не хватало только любви. Она была коммунисткой, любящей матерью, в то время как Беня был запрещенным писателем с дерзкими для своего времени мыслями. Он был далек от диалектики истории — какой-то неверующий бродяга, который относился к товарищу Сталину и государству рабочих и крестьян лишь с точки зрения науки. Однако этот пустой, наглый и вульгарный галичанин со своей ямочкой на подбородке, низко посаженными бровями над живыми голубыми глазами, с редкими прядями волос на лысеющей голове, и его — да-да, — его мужская сила сделали ее абсолютно счастливой.
Он поднялся и встал у Сашеньки за спиной.
— В чем дело? — спросил он, обнимая ее.
— Я не просто изменила мужу, я превратилась в ту, кем, думала, никогда не стану. Я теперь похожа на свою мать.
Но он и слушать ее не захотел.
— Ты даже не представляешь, насколько ты сексуальна. — Его руки ласкали ее бедра. Они снова начали целоваться: еще одна волна плотских утех.
Когда оба кончили, то превратились в обитателей моря: их тела были скользкими, мокрыми и гибкими, как у прыгающих дельфинов.
Позже, когда Сашенька, положив локти на подоконник, вновь любовалась Кремлем, Беня прикоснулся к ней сзади так искусно и нежно, что она едва узнала собственное тело.
— Какой ненасытной ты оказалась! — поддразнил он ее. Кажется, он жил радостно и своей радостью раскрасил во все цвета радуги ее однотонный мирок.
— Значит, вот о чем столько разговоров, — пробормотала она себе под нос.
14
Ее тело продолжало трепетать и гореть; Сашенька пошла домой мимо Кремля, через Манеж, мимо отеля «Националь». Когда она оглянулась на Кремль, его восемь красных звезд напомнили ей о Бене. Она читала в газетах, что эти звезды сделаны из хрусталя, александритов, аметистов, аквамаринов, топазов и семи тысяч рубинов! Да, семь тысяч рубинов в их с Беней Гольденом честь. Она дивилась: что с ней произошло? Она не верила в Бенину необузданную сексуальность, как не верила в дымку, затуманившую эту маленькую комнатку. Миновав старый университет, она повернула на улицу Грановского. Ее розовый, похожий на свадебный торт дом начала века, пятый Дом Советов, находился слева. Стоявшие у здания охранники кивнули ей. Дворник поливал из шланга мостовую.
Сашенька прошла в квартиру на первом этаже. Не включая лампу, она любовалась лакированным паркетом, от которого пахло полиролью, и отблесками слабого света; ей нравились высокие потолки с роскошной лепниной, смолянистый запах подаренной правительством мебели из карельской сосны. Ее свекор со свекровью спали за углом Г-образного коридора.
Она включила прикроватный светильник — массивный золотистый торшер с зеленым абажуром. Сашенька присела на секунду на кровать и перевела дух.
Неужели она предала всех, кого любит? Неужели она может все потерять? Однако она ни капли не жалела о содеянном.
Сашенька открыла дверь в детскую, заглянула к малышам. А если они услышат, как от нее пахнет грехом? Но дети спали, как ангелочки. Она убеждала себя, что детей она не предавала. Она лишь нашла саму себя.
Сашенька продолжала стоять и смотреть на них, потом поцеловала Снегурочку в лобик, а Карло — в носик. Мальчик держал в руках одного из своих многочисленных кроликов.
Внезапно Сашеньке захотелось их растормошить и поцеловать. «Я остаюсь их матерью, я все та же Сашенька», — убеждала она себя.
Внезапно Снегурочка, прижимая к себе подушку, села на кровати.
— Мама, это ты?
— Да, дорогая, я вернулась. Вас бабушка укладывала спать?
