Оставалась Ольга — и невозможность увидеть милый лик, невозможность прикоснуться к ней доводила словена до исступления.
Мчались во весь опор…, но даже топот не вполне заглушал словоохотливого Русалана. Видать, намаялся один-одинешенек степь бороздить. Словно отвечая на эту невысказанную мысль, богатырь повел речь о царстве Огненного Щита — Пламенного Копья, куда занесла нелегкая, и про то, как добыл раз живую и мертвую водицу, о чуде-юде Днепровском, коему срубил на днях башку, и про жену Марфу Вахрамеевну, что осталась дома на сносях.
— Так, чего же ты, богатырь, по миру-то едешь? Она, небось, заждалась тебя, у окна сидючи? — удивился Ругивлад, погоняя.
— И я ему об том же! — отозвался Вещий Орош, он теперь скакал налегке, и потому немного опережал наездников.
— Ты, видать, словен, не женат, — предположил Русалан.
— Нам, волхвам, не положено! — отвечал герой.
— Мудрые вы, волхвы, однако! Чего свою жизнь губить! — одобрил Святозарич.
Так и скакали они чистым полем, только пыль вилась столбом за молодцами. Сколько поприщ позади оставили — не считали. А сколько впереди — не смеряешь, пока не минуешь…
На вторые сутки, поутру, глядь — раскинулся чудный сад, глазом не охватить. А в саду шатры шелковые стоят, и смех доносится. Водят во саду девушки-красавицы хороводы, шутки шутят, в игры игрывают, да песни разные напевают.
— Стой, словен! — не выдержал богатырь, — Дай роздых лошадям! Они, чай, не железные!
— Не могу, мне в Киев надобно! — напомнил Ругивлад.
Не успел вымолвить, как из сада наперерез кто-то вырыснул. Пригляделся волхв — скачет к ним богатырка-поляница, на коне точно влитая сидит. Удало скачет да скоренько.
Поравнялись они. Русалан скакуна придержал, словену пришлось сделать то же самое.
Святозарич на девицу глядит — не наглядится. У ней личико румяное, русы косы до пояса, а глаза у поляницы соколиные, да и брови у нее черна соболя.
Думал, волхв, реченька где журчит — нет, то молодка речи повела:
— Что ж вы, славные богатыри, все мимо торопитесь — ко мне в Стан не свернете? Чего коней терзаете? И покойно здесь, да и уютно тут, а столы от ества да вин ломятся!
— Спасибо, молодица, на добром слове, — ответил Ругивлад, — да еду я друзей из беды выручать, и пока не найду их — кусок в горло не полезет.
Оглядела поляница волхва, как по сердцу ножом повела, да и снова к нему:
— Что за недосуг? Не спеши ехать, торопись коня накормить, коль сам сыт.
А Русалан смотрит на молодку — глаз не оторвет. Улыбается ему девица, подмигивает:
— Ужели, не развеете скуку мою смертную, не потешите душу беседою!?
Размяк Святозарич. Обернулся к волхву и молвил:
— Ты, словен, езжай себе, коль дело не терпит! Я, пожалуй, останусь. Вон, Ороша накормлю-напою, да и сам перекушу малость.
— Вольному — воля, — заметил Ругивлад, трогая повод.
— Извини, мужик! — услыхал он сзади, — Как остепенишься — сам все поймешь!
— Пропал парень! — подумал волхв, оглянувшись.
Орош Вещий и гнедая скакали бок о бок.
— Надо бы Марфе Вахрамеевне бересту чиркнуть! — добавил он про себя.
— Будешь в Киеве, герой, — вторил Еруслану девичий голос, — так передай привет атаману славному, Илье Муромцу! Мол, Царь-девица поклоны шлет, да надеется на скору встречу!
— Ну, это вряд ли? — усмехнулся волхв, поскольку ровным счетом ничего не знал о возможностях старого казака, но видел Русалана, изрядно стосковавшегося по женским ласкам.
И это была все та же тяга земли.
ГЛАВА 20. ДАР СЕДОВЛАСА
На путников обрушились косые, колкие и холодные струи дождя. Но сильные ливни и стихают быстро. По склону, прямо из ущелья гарпий, вниз стремился мутный грязевой поток. Воды мощными волнами выплескивались на равнину, вымывая песок, оставляя лишь голые камни. О, нет! То не твердь земная — это трупы людские, это страшная месть Свенельдова за друзей сгинувших, да за князя святорусского Святослава Игоревича.
