— Вот ты и заверь стариков, что дожить им век будет спокойнее, коль сговорчивыми станут. Ступайте, дядя, мне недосуг о том на сон грядущий раздумывать. И так все ночи тревожные, душные — как вспомнишь чего нехорошее — так и гложет меня изнутри. Я бы к травникам подался — так вы ж их с бермятой всех распугали, один лишь остался. Но он глух, точно тетерев, особенно по ночам…
Как прозорливо заметил князь, его дядя и впрямь знал куда больше, не так прост был Краснобай, каким казался племяннику — может, в чародействе тоже что-то соображал, может, служили ему лучше, чем Владимиру. А проведал он, к своему ужасу, что едет ныне дорогами русскими древний витязь Свенельд. И у старца сего еще хватит сил посчитаться и за сына, и за воспитанника, и за друзей погибших. Буревид, съедаемый ненавистью, сам объявился в стане Бермяты и поведал воеводе всю свою историю с глаза на глаз. А врать ему не к чему — на все пойдет, лишь бы стереть Домагощ с лика земного. Ну, с этим Киев решил не спешить, а вот богатыря Свенельда словить не мешало бы. Бермята, крепко повязанный с Краснобаем прежними злодействами, не замедлил прислать гонца с берестой. Сам гонец, понятно, черты да резы не разумел. Кем бы он был ныне-то, Бермята, кабы не покровительство Малховича? Но даже сам Владимир не подозревал, куда там воевода, какие тайны скрывает черная душа стрыя княжьего.
Оставив племянника, Краснобай первым делом велел разыскать Свенельдова младшего сына — Мстишу, да не спускать с него глаз. Вдруг, отец захочет повидать, каков вымахал, — тут его и поймают. Говорили, что богатырь отбыл по дороге на древлян, взыскать с них очередную дань.
Наконец, вельможа затворился в тереме, приказав слугам никого к нему не пускать под страхом смерти, а отвечать: «Отъехал, мол, ранехонько к сынку своему в Новый Город!» Такой ответ не вызвал бы нареканий. Там у дяди князя был двор побогаче киевского — отгрохал еще в ту пору, как пробрался к словенам опекуном малолетнего Володимера. Да и сын Малховича — ныне тысяцкий в Новгороде. Если бы опосля вельможа появился на княжьем пиру — так, какой спрос с холопьев?
Белый Хорос, бог дневного светила, три раза открывал очи, прежде чем Ольга и Свенельд миновали Домагощинские леса, а после и вятическое Ополье, перевалив за край земель Вантит. Три раза ночевали они у костра, ибо опытный воин не хотел, чтобы кто-либо из местных, если бы просились на постой, навел охотников на их след. А такие найдутся — в том бывалый Свенельд не сомневался.
К исходу четвертого дня, накануне полнолуния, было решено свернуть на Черниговскую дорогу, что и вела из вятичей до самого Чернигова. Смеркалось, когда руг постучал в крепкие ворота усадьбы, стоявшей на холме средь роскошных лугов. Недалече тускнело огоньками захудалое сельцо.
Забрехали псы, затем кто-то вышел на крылечко и, уняв сторожей, окликнул прохожих.
— Нам бы водицы испить, хозяин! Да еды какой, я щедро заплачу.
— Сколько вас?
— Сосчитай по одному — не ошибешься! Я, да со мной дочка будет. Кабы не она, не напрашивался бы. Нам ночлег не к чему, коль ягненком разживемся, только путь-дорогу укажи — и наш уж след простыл.
— Добрых людей и пустить не жаль. Этот дом всегда приютит путников, — отвечали из-за ворот, — И куда вам на ночь ехать? Оставайтесь на постой, места всем хватит!
Затем послышалось какое-то звяканье, шарканье. Ольга посмотрела на Свенельда, но тот успокоил ее. Он еще не был настолько глух, чтобы не различить поступь хромого, к тому же одного.
Дверца калитки приоткрылась, хозяин двора разглядывал путников через образовавшуюся щель. Они не торопили.
— Всемогущие боги! Свенельд? — в проем им навстречу грузно шагнул человек.
Спутник Ольги отпрянул — в руке мигом оказался меч.
Девушка успела отметить, что хозяин и сам в летах, хотя гораздо моложе руга. У него оказалось смелое, мужественное лицо, а ворот рубахи обнажал жилистую шею, да так, словно она просилась под удар.
— Стоич? Вот так встреча! — изумился Свенельд, опуская клинок.
Боярин, названный Стоичем, поклонился воину и молвил:
— Что же мы на пороге стоим? Пожалуйте в дом! Жена! Чего есть в печи — все на стол мечи! …
— Мир тесен. А слух был, что ты смерть во поле нашел. Да, хвала Роду, не всякий слух верен! Ну, будь здрав, Свенельд! — сказал Стоич, роняя голову на грудь, и Ольга поняла, что еще пара кружек, и язык хлебосольного хозяина совершенно ему откажет.
— Почти нашел, да, слава Велесу, потерял ее там же, — горько усмехнулся Свенельд.
— Дела давние, не сподручно мне расспрашивать. Да живу в такой глуши, что любая история кормит разум многие месяцы. Одичал я здесь совсем, но, оно и хорошо. Стар стал. Тоскливо мне в Киеве — не смог принять порядки новые!
— Рано на покой собрался, Стоич. Еще успеешь повоевать, даром что хром, силы в тебе пуще прежнего, — ответил ему Свенельд, пригубив из кружки.
— Ой, гости дорогие, да что же вы не пьете, не едите! — хлопотала у стола хозяйка, — Вот грибки соленые, вот оладушки крапивные, вот пироги с капустою.
— Спасибо, хозяйка, за хлеб и за соль!.. Добрая у тебя женка, а нам поспевать надобно. Продашь ягненка-то?
