землю и не разбиться, а только сильно покалечиться. В голову лезли мрачные, злые мысли, совладать с которыми не мог.
Отчего-то вспомнился тот вечер, когда раз и навсегда распрощался с отцом. Вяч больше никогда не заговаривал с Добродеем, даже когда сталкивались нос к носу. Так и прожили… с десяток лет. После, одним зимним утром, в двери общего дома постучался златовласый мальчишка. Добродею на миг показалось, будто река Времени повернулась вспять и видит он не кого-то другого, а самого себя.
Мальчишка смотрел в пол, говорил отрывисто, глухо. Поведал: Вяч скончался. На похороны звал. Добря тогда даже не спросил, отчего умер, вообще слова не проронил — развернулся к стене и сделал вид, будто непреодолимо спать хочет. И ни на похороны, ни на поминки не пошел.
А через пару дней, как назло, Корсака встретил. Отцовский приятель, которого Добродей знал ещё с малолетства, сказал тогда:
— А не твоим ли Господом велено: «Если прощаете, тогда будете сынами Отца Небесного. Прощайте, потому что такова природа Божьего сыновничества!»
— Это к чему? — зло спросил Добродей.
— Да к тому, Агафон, отца своего, Вяча, ты даже помянуть не пришел. Скажешь, занятой был?
Вспомнилась и собственная жизнь при князе Осколоде. Одинокая доля.
Другие соратники не стеснялись женского рода, многие обзавелись семьями, на житье перебрались в город. А его от баб подташнивало. Еще больше мутило от отцов — булочников, мясников, престарелых воинов, — которые, будто по сговору, предлагали ему своих дочерей. Сказал тогда: женюсь, когда отслужу.
И что же? Теперь, получается, отслужил?
Отслужил или его «отслужили»? Кому теперь нужен старший дружинник? Никому. Новому князю гридни и отроки важнее, и не потому, что мастеровитее, — просто они присягнули. И веру Христову отбросили, как шелуху от семечки. А Добродей так не может. И не хочет.
Да и в люди уходить не хочется, и жениться. На кой ему баба? Сердце-то черствое. На одной жалости крепкую семью не построишь, особенно если без охоты.
А вот сразиться… в последний раз сразиться за Киев — это до?бро! Может быть, его, Добродеев, меч послужит искуплению всех грехов… Да только ведь не зовут… биться. Ну и это ничего, это поправимо.
Дверь общего дома скрипнула, на пороге появился заспанный Златан в одних только нижних портах и сапогах. Спросонья не заметил сидящего, нечаянно пнул.
— Эй, — пробасил Добря.
Дружинник встрепенулся, вытянулся по струнке, в следующий миг кулачища Златана взлетели в воздух — готов обороняться от чужака.
— Это я, Добродей.
— А… — после недолгого молчанья отозвался воин. — Фух… А я уж подумал… враг какой пробрался. Ты чего тут? Чего в дом не идешь? И где тебя Чернобог носил?..
— Носил, — ответил Добродей грустно.
— Не скажешь, — догадался Златан, — ну и ладно.
Он медленно спустился с крыльца, смачно харкнул на землю и застыл.
— Ты чего встал? — хмыкнул старший дружинник. — Забыл, куда шел? Выгребная яма во-он там.
Отчего-то голос Златана прозвучал растерянно и тихо:
— Да нет… не забыл. Тут такое дело…
Он медленно повернулся к Добродею, сделал шаг навстречу, осторожно опустился на ступеньку крыльца.
— Что случилось?
— Да дело одно… — выдохнул воин. — Понимаешь… Пока тебя не было…
Сердце Добродея ухнуло, чуя неладное. Спросил упавшим голосом:
— Что? Что-то с могилой Диры?
Златан глянул непонимающе, ошарашенно, ответ прозвучал страшно:
— Нет. Горяна убили.
— Как?
— Как… — Дружинник замялся, громко почесал обнаженную грудь. — А вот так.
— Кто?
Добря хотел вскочить на ноги, но Златан удержал.
— Парень один. Из деревни. Приперся, значится… в Киев. По каким-то делам. И тут нос к носу с Горяном столкнулся. У парня топор при себе был. А Горян… ну из корчмы возвращался, веселый… сильно веселый.
— И?..
