Он шёл прочь и не видел, как Олег приблизился к Полату, взял того за ворот. Не слышал он и тайны, поведанной мурманином:
— Рюрик покрепче тебя был, долго отраве сопротивлялся. А ты, Полат, не в отца — хлипок. — И в ответ на полный ужаса взгляд добавил: — Думал обмануть Судьбу? Избежать смерти? Как бы не так. Теперь на собственной шкуре испытаешь то, что присудил Рюрику, моей сестре и… сыну.
— Но… — прошептал Полат, мигом вспомнив, с какой осторожностью Гудмунд забирал меч у дружинника по окончании поединка.
— Розмич не знал, — пояснил Олег. — И не узнает. А ты сдохнешь… ещё до заката. Зато успеешь поглядеть, как твоих подельников живьём на колья сажают.
— Ты зверь! — выпалил белозёрец.
— Я князь, — поправил Олег. — И если для счастья народа нужно быть жестоким, буду жесток. Свою жизнь отдам, коли потребуется. И сделаю всё, чтобы очистить Славию от грязи вроде тебя. Так велит моя совесть! Так велят Боги! Таков мой долг!
Мизгирь самолично лечил Розмича, никого другого не подпускал. И, заслышав, что раненый собрался куда-то ехать с князем, взбеленился.
— Не пущу! — выпалил он, даже ногой топнул от возмущения.
Но удержать Розмича не мог. Хворый проявил такую прыть, что самый здоровый позавидует. Всё-таки не зря белозёрцы его боялись, не зря опаивали дурманом в последние дни похода.
Князь встретил дружинника приветливой улыбкой. Видел — Розмичу не терпится рассказать. Олегу тоже было любопытно, но заговорили лишь после того, как оказались за воротами города. На берегах Волхова лишних ушей точно нет.
Осень царствовала вовсю: дерева оголились, трава пожухла, почернела. Холодный ветер грозил пробрать до костей, кабы не надёжные плащи. Он покрывал спокойные воды Волхова рябью и трепал макушки вечнозелёных корабельных сосен.
Рассказ Розмича оказался под стать этой осени. Он поведал о нападении бьярмов, в котором полегла большая часть отряда. О безрадостной встрече с белозёрскими дружинниками, хитроумном навете. Про разгул тамошней веси, про разрушение словенских капищ. Вести из Киева и собственные мысли о христианах тоже не забыл поведать.
Князь слушал внимательно, уточнял, заставлял вспоминать подробнее. Злился и горевал не меньше Розмича. Особую ярость владыки вызвал рассказ про Ултена.
— Монах из свиты моей жены… — поморщившись, сказал он. — Что ж… Не зря остальных выдворили.
— Куда? — удивился Розмич.
— Острова осваивать. Скотты их по старой памяти Авалоном зовут. Не иначе, будут яблони разводить, — усмехнулся Олег. — Но по-корельски Валамо [56].
Дружинник хотел промолчать, но не удержался:
— А что же княгиня?
— Риона-то? Я допытался до правды. Она вообразила, что, коли Полат на княженье вместо Рюрика сядет, спровадит меня назад, за море. Думала, вернёмся в зелёную Скотию, к ней на родину. Потому и обещала Полату поддержку, но истинного зла совершить не успела. Не нравится Рионе в наших суровых краях. Разумеешь?
Розмич не понимал, но прикусил язык в надежде сойти за умного.
— Как бы там ни было, а, сама того не желая, моему промыслу она сбыться помогла. Чую, слово кульдея на решение Полатово повлияло. Не будь этой малости, вдруг бы и раздумал в Новгород спешить.
Тут Розмич кивнул, сообразил, значит.
— А ещё эти бабьи шашни мне глаза открыли, — продолжал Олег. — Новая вера только с виду беззлобна и миролюбива, а чуть отвернёшься — зубы покажет. Это настоящая напасть! И если хотим жить по-людски на своей же земле — счастливо жить, нужно бороться. Бороться за право на собственную веру, за дедовский старинный обычай!
— Ултен вещал: нет ничего лучше для его сердца, когда язычники с язычниками дерутся.
— Это ты к чему?!
Розмич смутился, покраснел.
— Это я про вепсов. Они ведь тоже многих богов чтят, но капища словенские рушат, богов наших поносят. Волхв говорил, что если так пойдёт и дальше, то скоро в Белозёрье и памяти о словенах не останется.
— Значит, придётся немного порадовать христиан. Иначе не получится.
Дружинник просиял — всё-таки есть в мире справедливость!
— Вот ты этим и займёшься, — заключил Олег.
— Я? Но ведь я сын пахаря!
— И что с того? Ты делом доказал, чего достоин. Вдобавок Полата победил. Он хоть и гадиной был, ешь его тролли, но всё же Рюрикович. В глазах
