Необходимо было что-то сделать. Что-то сделать…
Необычайной силы толчок швырнул его Бог знает куда — то ли вверх, то ли вниз.
Он резко открыл глаза. В темноте ощупал руками простыню, пододеяльник, ковер на стене. Значит, дома. В собственной кровати. Но что же… ЛЕНКА!!!
Лихорадочное метание по квартире.
Брюки… Рубашка… Куртка… Ботинки… Кошелек с деньгами…
Рассыпанные в темноте журналы.
Невнятное мычание в ответ на полусонные расспросы матери.
Оставленная открытой нараспашку входная дверь.
Каскадерские прыжки через три ступеньки.
Ледяной, как в октябре, ветер, с размаху кидающий в лицо тысячи мелких колючих дождинок.
Это она, она, ОНА его спасла! Иначе быть не может. Но они же оба… обе — погасли! А что, если она умирает? Уже умерла? Нет, ведь остался маленький язычок пламени… Но это было пятнадцать минут назад… Вдруг там время в самом деле идет быстрее? Вдруг уже поздно? Или лежат обе в глубоком обмороке в разных комнатах — и ничем друг другу помочь не могут?!
Шестая или седьмая машина все же остановилась рядом с сумасшедшим парнем в куртке наизнанку, скачущим, как обезьяна, по проезжей части и размахивающим руками над головой. Парень едва не полез в салон прямо через окно, еле-еле справился с заклинившей дверцей, назвал адрес — рядом с вокзалом, плюхнулся на заднее сиденье, хрипло бормоча что-то об умирающем человеке, и сунул шоферу все деньги вместе с кошельком. Шофер взял.
Долгий-долгий звонок — целый концерт латиноамериканской музыки. Стук кулаком — изо всех сил — по жесткой холодной двери. Наконец — пинки, сотрясающие, казалось, весь подъезд.
Юра уже рванулся было к соседским дверям (если не помогут, так хоть милицию вызовут, а там он уже что-нибудь…), когда за стеной послышалось шарканье, скрипы и стуки — как будто кто-то обессилевший, измученный, едва живой рывками полз по длинному коридору. Ключ тяжело заворочался в замке. Отрывистые металлические щелчки длились целую вечность. Потом дверь медленно приоткрылась от слабого толчка изнутри.
Вита (теперь он их ни за что не перепутает!) подняла к нему землисто-серое, покрытое бисеринками пота лицо. Она действительно ползла из последних сил. Цепляясь руками за низенький шкафчик, она пыталась приподняться… может быть, даже встать. Скрип полированной деревянной поверхности под срывающимися пальцами в полнейшей тишине звучал жутко и неестественно. Девушку били судороги. Лицо под желтым мутноватым светом единственной на площадке лампочки казалось почти не узнаваемым.
— Уезжай!.. Ты хочешь убить и себя, и нас?.. Сейчас зачем пришел?.. Это… это худшее, что можно было… Живая она, не бойся… Обе выкарабкаемся… Но в следующий раз… уже не ручаюсь… Иди домой… или — куда угодно… Только подальше отсюда… Тогда все хорошо будет… Не приближайся больше к этому дому, если не хочешь, чтобы… За три квартала его обходи… И… не позже чем через месяц… уезжай… как можно дальше… Уезжай, идиот!
Она опускала голову все ниже. Густые рыжие волосы беспорядочно рассыпались по полу. Судороги стали еще сильнее. Юра сделал неуверенный шаг по направлению к ней, но она выбросила руку вперед яростным запрещающим жестом.
Он крепко зажмурил глаза. Он понимал, что она права. Он уже знал, что не будет рваться в квартиру — даже для того, чтобы в последний раз увидеть Ленку. Знал, что через минуту или две развернется и уйдет неведомо куда. Шатаясь, спустится на первый этаж, шагнет под мелкий моросящий дождь и до утра будет бесцельно бродить, подгоняемый ледяным пронизывающим ветром, по темному спящему городу. Городу, из которого он уедет самое позднее через месяц. И скорее всего — навсегда.
Из-за массивных металлических дверей через запотевшие глазки на него с любопытством и страхом смотрели соседи.
— С институтом проблем не возникнет?
— Да вроде бы все улажено.
— Я бы на твоем месте все-таки академку взял.
— Зачем?
Ваня не стал отвечать. Обо всем этом уже говорили не раз и не два.
— С отцом уживетесь?
— Как-нибудь. Мы же переписывались все это время. Он даже рад. Не знаю, правда, как дальше будет… Ты сделал то, о чем я просил?
— Сделал. Там… все нормально. Не думай об этом.
Пожилая неопрятная проводница опять подошла почти вплотную и начала еще более раздраженно звать на посадку. Юра бросил окурок на перрон, закинул в вагон чемоданы и — уже со ступеньки — пожал Ване руку.
