Пока мы транспортировали жалобно стонущего Клеща, Пророк объяснял мне, какое это чудо Зоны — старый его знакомый из клана темных сталкеров.
Темные сталкеры — особая порода. Люди и в то же время не совсем люди. Темные сталкеры проходят довольно болезненную процедуру «отчуждения».
Из каждых десяти «отчуждаемых» один-два не выдерживают и умирают. Потом они живут в Зоне постоянно. Для них выход из Зоны — почти верная смерть. Зато Зона их подпитывает своей энергетикой. Здесь они сильнее и быстрее обычного человека.
Только сталкерская элита, высший разряд, ценится в Зоне вровень с темными. Они загодя узнают о приближении Выброса. Они чувствуют на расстоянии любое порождение Зоны и… таких же, как они сами, темных. Ко всему прочему, у них фантастически быстро заживают раны, регенерируют поврежденные мышцы, кости…
А Клещ был не только темным, он был еще одним из самых опытных темных. Мало того, у него имелся особый секрет. Он родился здесь, в Зоне. Фактически вместе с Зоной. Мать, жившая на хуторе к западу от Припяти, носила его во чреве, когда на Четвертом энергоблоке случился взрыв 1986 года — тот самый, с которого началась сама Зона.
Через неделю Клещ появился на свет и почти всю жизнь провел в Зоне. Так вот, пережив аварию на ЧАЭС, внутри мамы, он приобрел необычное свойство: когда Зона отпускала его за Периметр, обычная земля не убивала его тело. Он мог свободно жить и там, и там. Сколько угодно. Без ограничений. Вот такой уникум.
— Ты-то откуда знаешь его секрет?
Пророка неожиданно сильно смутил мой вопрос. Не отвечал он долго. Но потом все-таки сказал:
— Мы соперничали с ним из-за женщины. Это была единственная женщина моей жизни… она-то мне и рассказала…
— А потом?
— Потом меня убили из-за артефакта «компас»… ну, почти убили. А пока я выздоравливал, Марина стала женщиной Клеща.
Мы как раз дотащили темного сталкера до моей каюты. Уложили на второй матрас, рядом с Малышевым, устроили там же «Кабана» и снарягу. Сели отдышаться.
— Лазарет, итить его двести, — с иронией промолвил я.
— Вот сейчас бы водки, — печально сказал Пророк.
Молчу. Второй раз я столько за один штык беленькой не отдам.
— У меня потом была семья. У меня… была еще семья… потом. У меня… тут, в Зоне… завелась собака. Хорошая собака… растила щенят…
Пророк заплакал.
Отвернулся от меня, но уходить не стал. Посидел молча, дождался, пока слезы перестанут литься. Почти успокоился. Затем вынул нож и начертил на ржавой стене силуэт сидящей собаки. Ловко у него вышло, ребята: вот хвост, вот стоящие торчком уши, вот лапы… Потом он принялся вычерчивать кутят.
Но тут пришел Шпиндель и принес нам шесть кубиков рафинада.
— Больше нет, извините.
Пророк мрачно посмотрел на него.
— Разве что вот еще парочка, — вольный торговец вынул из кармана добавку и торопливо смылся.
Пророк попросил у меня воды, налил в кружку воды и развел в жидкости сахар, всыпал в сироп свое лекарство из пластикового пакетика, что хранился в его нагрудном кармане.
Клещ лежал тихо, не подавал признаков жизни. А в остальном он выглядел как труп, вполне согласный со своей участью. Доктор постоял-постоял над ним с кружкой и принялся чесать в затылке.
— Что-то я не пойму, как в него всё это влить…
— Может, я запрокину ему?..
Пророк досадливо отмахнулся:
— Боюсь, захлебнется он тогда.
Проповедник любви опять почесал в затылке. Потом переносицу. Потом подбородок. Потом за ухом. Потом правое колено.
— Слушай-ка, у тебя ведь была «зуда». Ну, точно. С ней, может быть, получится.
— «Зуда»? У меня? У меня — «медуза», а не «зуда».
— Да не жалей ты ее. Она годами работает, притом частота использования не имеет значения. Не знаю, зачем тебе эта дрянь, но я же ее всего-то на пару минут прошу.
— Да какая «зуда», Пророк? Я не въезжаю!
Смотрит на меня, как баран на новые ворота.
