— Когда?! — вскидывается Клещ. — Михайлова?!
— Именно! — отвечает ему Арабелла, совершенно меня игнорируя. — По всей видимости, совсем недавно. Вот только сегодня он хвастался медалью, сорванной с трупа Михайлова: сувенир, мол! Я эту медаль на старой фотографии Дмитрия Дмитриевича видела и никогда ни с чем не перепутаю!
— Дура баба. Вернее, девка, — спокойно резюмирует Клеш.
— Я попросила бы вас!
— А тут и просить нечего. Михайлова я знаю хорошо. Медаль какую-то он сто лет назад в Зоне посеял. Притом последние полгода он из Москвы не вылезал, а значит, за Периметр не ходил. И еще, надо думать, месяца два-три сюда не двинет. Притом… это ж Миха. Чтоб его салажонок завалил — вот уж дудки!
Клещ презрительно скривился.
Зачем она меня так обидела? Только-только я к ней пригляделся, только-только что-то хорошее в ней увидел, и вот — бац! Сюрприз!
— Я, между прочим, все его книги читал, — ополоумев от досады, заявляю всей честной компании. С хрена ли я это?
— Да?! — ехидное в ее голосе недоверие. — И когда, по его мнению, сформировался Кодекс Сталкера?
— Не позднее 2010-го.
— Это, допустим, все знают. А почему, с точки зрения Михайлова, кустарное производство Зоны Отчуждения приняло рассеянный, а не концентрированный вид?
Девочка, если бы ты знала, до чего всё это просто, на какой ерунде ты пытаешься меня завалить!
— Относительно ранний разгром мастерских клана «Чистое небо» убил в зачаточном состоянии тенденцию к концентрации нелегального производства.
— Ну… допустим. — Она посмотрела на меня с подобием уважения. Вчерашняя студентка? Наверное. Небось в своей тусовке резали пацанов этими вопросами направо и налево… Умные тебе нравятся? Такого добра есть у меня.
— А как насчет четвертой стадии развития основных кланов?
Ну да, конечно. «Сколько комсомольцев-героев участвовало в штурме Зимнего?»
— Это азы. Стадий пока было всего две. На второй кланы «Долг», «Свобода», «Орден» и некоторые другие, менее значительные, образовали разветвленные оргструктуры везде, а не только в Зоне. У Михайлова есть несколько сценариев третьей стадии, но пока ни один из них не начал реализовываться…
Арабелла растерянно молчала.
— Правильно?
— Правильно… Может, он и не убивал Михайлова…
Какое же ты чудо, девочка! Тебе наплевать по большому счету на то, что сказал Клещ — можно ли верить всяким там клещам? — но у человека, читавшего Михайлова, по-твоему, и рука на него не поднимется… Чудо. В хорошем смысле.
— Ты что ж, выходит, историк? — ошарашенно спрашивает Клещ. — А, точно… говорил… Вы с ним как два сапога пара. Наплетёте, наплетёте, а на самом деле народ тут простой, чуть что — в хлебало, чуть что — пулю в задницу. А вы с ним… это самое!
И он нарисовал в воздухе пальцем какую-то сложную абстрактную фигуру. Надо думать, на языке геометрии она обозначала «это самое». Эти инженеры — они ведь слегка безъязыкие.
— Вот и благослови их, Клещ.
В дверях стоял доктор. И глумился.
— Ты, Ной? Жив еще, упырь бестолковый…
— Сейчас меня зовут Пророк.
— Ты… Марину помнишь?
Странное у меня вдруг появилось ощущение, ребята. Просто убиться, до чего странное. Будто нет нас тут. Ни меня, ни Арабеллы. И «Скадовска» нет.
И даже насчет всего Затона — большие сомнения. Есть только струна, натянутая до предела между Пророком и Клещом. А на этой струне крепится целый мир, общий для них двоих. Когда-то мир этот был намного полнее, им жил еще один человек, но…
— Еще бы я ее не помнил, Клещ! — грустно промолвил Пророк.
Стрелять начнут? Как-то я расслабился. Руку… ручонку… надо бы чуть-чуть передвинуть… чтобы жать на курок было сподручнее, если чё.
— Ее нет уже.
— Знаю.
Пророк улыбается. И напряжение исчезает. Можно перевести дух, ребята. В каюте перестало пахнуть смертью.
— Парню не забудь спасибо сказать, Клещ. Тим сегодня прикончить тебя не дал.
