такой, что мало не покажется. И какие осколочки! Эх…
— Уходим, пока передышка!
Прав мужик. Потому что если нам в спину метнут такую дуру, то все эти осколочки будут наши…
В общем, побежали — страх придавал нам прыти. Догнали Малышева с Гетьмановым в два счета.
— Точно ли погибла Жанна Афанасьевна? Вы это видели? Вы пощупали пульс? — вцепился в меня Гетьманов.
— Труп. Без вопросов. Она мне оставила… — тянусь в карман за флешкой, и тут метрах в сорока от нас взрывается граната.
Другая. Третья. Все с недолетом, понятно, но все — эргаошки.
— У-у-у-у! — стонет Гетьманов, схватившись за щеку.
— Вот гнида! — ругается снайпер. Из продырявленного осколком вещмешка Малышева сыплется барахло.
Вот зачем мы тут задержались? Осколок от РГО наверняка убьет с пятнадцати метров, скорее всего с двадцати пяти. До нас и того дальше. Но не настолько, чтобы оставаться тут было безопасно. Оказалось еще у Гетьманова ранение — через всю щеку до уха, а снайперу левую ладонь посекло… Инвалидная команда!
— Всё, уматываем! Профессор, веди, мать твою, — разворачиваю Гетьманова в ту сторону, куда он двигался с Малышевым, пинком придаю ему ускорения.
Гетьманов бежит сквозь заросли осоки, зажимая щеку ладонью. Сквозь пальцы просачиваются струйки крови. Все мы несемся за ним.
С вражьей стороны никто не суется в воду — желающих преследовать нас нет. И только пулемет захлебывается лаем, рассеивая пули наобум. Две или три из них чмокают рядышком. Говорю снайперу:
— Можешь достать гада?
— Может, и могу, — отвечает он на ходу. — Но лучше бы нам не задерживаться.
— Поясни?
— Пулеметчик нас не видит. А вот когда их снайпер до холма доберется, тогда… тогда нам хана. Он — увидит.
Киваю — прав он. Светать начало. Уже не былая темень кругом, а мутноватая предрассветная серь. Хороший стрелок с хорошим стволом положит нас тут как нечего делать.
А снайпер, резво швыряя мослы, спрашивает:
— Ты чего гранаты в белый свет кидал? Чё, ты так уверен был, ну… что бандюки именно там стоят? Мог же напрасно истратить!
— Не мог. Я точно помню, где у вас контейнеры с хабаром лежали. Ну, значит, и эти туда в первую очередь пошли… Такой был расчет.
— А откуда ты узнал, что они нас в ответ забрасывать гранатами станут?
— Так ведь мудачьё. Бандюки, отбросы. У них всегда рефлекс срабатывает: зеркалить, то есть сделать то же, что им сделали. Они вначале зеркалят, а уж потом у них соображалка включается… Если вообще включается…
— Егором меня зовут, — добавляет снайпер и сует мне руку.
Торопливо жму ее.
— Тим.
— А?
— Ну, Тимофей.
— А.
Шпарим по Затону на пятой скорости. То на сушу выбираемся, то опять в холодную черную жижу ныряем. Где-то ее по колено, а где-то и по пояс…
Сколько минут мы сапогами тину глотали, по кочкам лазали и брызги во все стороны разбрасывали!
А за нашими спинами, где-то в отдалении, уже и хлюпать начало в болотной-то жиже. Стало быть, охотники за нами чапают.
— Пришли, — хрипло выдыхает Гетьманов.
Достает свою сигнальную свиристелку и начинает сигнал подавать. Как только отзвучал его сигнал, из-за растительности болотной слышатся ответные трели. Идем на звук.
Посреди всей этой бесконечной тины стоит старая посудина на вечном приколе. У нее там надстройка, как у порядочной, а ближе к носу — кран. То ли строительный, то ли грузовой. И там еще наворочены какие-то железные сходни, понтоны, чуть ли не причал в полный рост, хотя ни одной лодки не видно.
Ржавые трубы, будка, наскоряк сваренная из стальных листов… Рядом с краном, да еще на ржавой лесенке при надстройке стоят пять мужиков с автоматами, а рядом еще двое, как бы главных — по всему видно — и у этих главных пистолеты. Из автоматчиков трое, судя по нашивкам, «долговцы», а остальные двое — какого-то лощеного не нашего вида с крутыми рюкзаками, экзоброней и бельгийскими автоматами FN F2000, которые каждый дурак узнает по охрененно дорогой компьютерной оптике.
