читателем-интеллектуалом. Всё это, конечно, далеко не та школа, какую проходила «Четвертая волна» в советское время. Но у «Пятой» и «Шестой» не было и такого…
Во-вторых, судя по обоим сборникам, их авторы рассматривают в качестве образцов не то, что рождено в недрах фантастики, а то, что принадлежит полю классической литературы или хотя бы тяготеет к ней. Во всяком случае, они стараются мыслить категориями литературы в целом, а не одной только фантастики.
Отсюда, кстати, вытекает связь с культурой мегаполисов. Дело не только в том, что тексты «Предчувствия…» и «Цветного дня» чаще всего строятся на антураже современного большого города: лесные чащобы, какие-нибудь сказочные царства, маленькие поселки «на краю галактики» встречаются редко. В большинстве случаев мегаполисная действительность дает краски для декораций. Это, допустим, факт, но чем его объяснить? Вся фантастика в СССР и России писалась жителями мегаполисов, однако до такого уровня градус «мегаполисности» поднялся впервые.
Причина прежде всего в том, что тексты авторов этого поколения нередко являются трансформацией одной книжной реальности в другую. Сто прочитанных книг рождают сто первую. Писатели «Седьмой волны» инстинктивно отталкиваются от «форматного» антуража. Они отвергают нутро звездолетов и — в равной степени — эльфийские рощи, как нечто специфически связанное с массовой фантастикой. Они хотят оставаться внутри сообщества фантастов, но при этом быть шире фантастики… Поэтому у них нередко возникают тексты, не вписывающиеся ни в НФ, ни в фэнтези. В качестве примера можно привести маленькую повесть «Гарлем — Детройт» Ивана Наумова, рассказ «Над бездной вод» Дмитрия Коло-дана и Карины Шаинян, повесть «Мумбачья площадка» Александра Силаева, рассказ «Дар для гусеницы» Инны Живетьевой, повесть «Отрицательные крабы» Дмитрия Колодана. Именно так: не НФ и не фэнтези, скорее, нечто вроде городской сказки. Полагаю, тут сыграла роль «школа», т. е. условия, в которых они входили в фантастику. В 1990-х понятия «фантастика» и «массовая фантастика» оказались тесно связанными. Моря «вторичного продукта», наступающие на сушу здравого смысла, выглядели, да и выглядят устрашающе. А «вторичный продукт», даже если он оформлен книжным переплетом, у более или менее умного человека вызывает брезгливость. В конце концов, у целого поколения сработал рефлекс: не трогать! Быть подальше! Читать можно, а использовать — нет. Вот и осталось то, что книжной реальностью массовой фантастики захвачено в меньшей степени — современный большой город. Конечно, можно привести в качестве примера городские «дозоры» Лукьяненко и «темный город» Панова: там сцена декорирована тем же мегаполисным ландшафтом. Но у лучших авторов «Седьмой волны» по сравнению с ними еще и элемент фантастического минимизирован.
Ну и, наконец, почему «эгоцентрики».
«Седьмая волна» рождалась в условиях последовательной дискредитации трех идеологий. Эти люди еще помнят, как рухнул СССР и затонула советская идеология. Они очень хорошо помнят 1990-е, похоронившие восхищение перед западничеством и либерализмом. Наконец, последние годы дали немало поводов усомниться в спасительной роли государственничества. На всех медальках скоро стирался тонкий слой серебряной святости, а под ним предательски улыбалась основа, выплавленная из медной корысти…
И вот в текстах молодых фантастов появляется еще один мотив отторжения. Они не видят никаких идей, ради которых можно было бы чем-то пожертвовать. Их тексты несут аромат странного сочетания прагматизма с аутизмом. Государство, корпорации, народы — где-то там. А вот я. Или: а вот я и моя жена, я и мой любимый, я и пара моих друзей… Я (мы) — отдельно от всего большого и многолюдного. Все, что происходит за пределами моего личного пространства, в крайнем случае, личного пространства дорогих мне людей, интересует мало…
В подавляющем большинстве случаев тексты обоих сборников асоциальны, замкнуты на авторизированных главных героях или на отношениях между двумя-тремя персонажами. В социальное пространство и тем более в политическое заходят считаные единицы: Иван Наумов («Гарлем — Детройт», «Лас Эгас»), Александр Силаев («Армия Гутэнтака», «Подлое сердце родины»), Дмитрий Захаров («Корочка диссидента»), Николай Желунов («Проект «Ленин»), Макс Дубровин («Дорога, на которой мы плакали»). Вот и все, пожалуй. На четыре десятка авторов.
Похоже, для большинства авторов «Седьмой волны» иерархическое устройство общества представляется то ли анахронизмом, то ли стеснительной необходимостью: они в основном строят тексты на приключениях одиночек или малых сетевых групп (хотелось бы подчеркнуть — именно сетевых): в то время как иерархические общности, особенно крупные, часто оказываются частью негативного фона, на котором развивается действие.
Изо всякой «волны» в коллективной памяти литературы застревают один, два, ну… три человека. Очень хорошо, если больше. Очень повезло. Пройдет пятнадцать лет, тогда и проверим: тех ли я назвал лучшими.
И… останется ли в анналах фантастики хотя бы один из сорока. ?
Курсор
