Ехали молча. Вдали игривым зеркалом сверкнул ручей. Адриен ждал, что Бертольфин свернет к Молон-а-Ривену, но она правила прямо, низко нагнув голову, так что шейные кольца взгорбились, подобно откинутому назад капюшону.
— Дорого бы я дала, чтоб оказаться рядом с тем свинарем, когда прилетала птица, — наконец вымолвила она скрипуче, сдавленно.
— Сдается мне, Ваше Сиятельство, — осторожно заметил Адриен, — что на такую дичь простые стрелы не годятся. Надобно освященные. И нелишне иметь при себе крест с частицей святых мощей.
— Не стрелы, — метнулся к нему потускневший взгляд Бертольфин, — а силок нужен. Или капкан. Эту добычу я хочу взять живьем. Ты-то как думаешь, Адриен?
Вопрос прозвучал почти жалобно и вызвал в Адриене сострадание. Чувствовалось, что Альберте стало одиноко, как нередко с ней бывало. Есть у нее родичи, есть вассалы, есть замок, слуги и служанки, но со своим невзгодьем она всегда оказывается одна, и некому разделить ту беду, что родилась с ней в один день. По крайности, Адриену это было не по силам.
— Пусть оно минует, Ваше Сиятельство, — искренне ответил он. — Оно всегда минует, стоит немного выждать. Ни в какой рукописи не сказано, что это наваждение надолго. Лучше предаться развлечениям, развеять печаль. Прикажите устроить охоту и сами увидите, насколько веселей вам станет.
Бертольфин обожала охоту со скачкой, с погоней за зверем. Адриен знал, что присоветовать хозяйке, чем отвлечь. Сокровенная, спрятанная в своих землях от досужих любопытных глаз, она ликовала открытой душой в неженских удалых потехах, позволявших вольно двигаться и играть своей силой. Ей ничего не стоило прыгнуть с седла на спину зверя, сбить его с ног своей тяжестью и разорвать челюстями жилы на шее. Она жадно пила горячую кровь, всеми руками сжимая бьющуюся жертву.
Других утех, пристойных благородным людям, она тоже не чуждалась. Трижды в год созывала вассалов в Лансхольм и давала им пир, устраивала празднество с турниром, с музыкантами и плясунами; сама, впрочем, к гостям не выходила, а смотрела на гульбу украдкой и тех, кто отличился, щедро одаривала. Никто не покидал Лансхольм без подарка. Немудрено, что Бертольфин любили, и ее вассалы готовы были окоротить любого, кто плохо о ней молвит.
— Я дочь герцога, — повторяла она, подчас даже настойчиво, как бы убеждая в том и себя, и слушающих, — мне надлежит дарить и награждать, дабы высоко стояла слава моего рода.
Сказывают, сам Бертольф, когда ему передавали эти речи, радостно улыбался и замечал приближенным: «Вот какова сила нашей крови. Она себя оказывает, невзирая ни на что». При вестях из Лансхольма герцог забывал, какие трудности он претерпел, женясь повторно.
Сколько ни скрывай, не скроешь, что за дочь родила Эрменгарда Безумная. Благо, удалось отговориться кознями злых духов, коим лестно извредить потомство знатного рода, чьи бранные деяния и семейные дела равно у всех на устах. И все же Герда Баллерская, вторая супруга Бертольфа, в дрожь тряслась, затяжелев; при ней неотлучно три монаха читали на изгнание бесов. Боялась даже взглянуть на ребенка, и только узнав, что сын без изъяна, разрыдалась с облегчением, взахлеб благодаря Матерь Божию.
Когда кастелян Лансхольма представил Адриена Ее Сиятельству и объявил, что герцог назначил этого молодого рыцаря стражем и телохранителем дочери, Адриен стоял ни жив ни мертв. Он сражался, убивал и бывал ранен. Он бился один против трех и всех троих сразил, хотя под конец с трудом
