— Не видели, Богдасик, и не слышали. Никого не было.
— Там много работы было, — сказал Богдан будто сам себе. — На пару дней…
— Не видели. Может, они ночью. Бывает такое: воры ночью придут, все обтрясут, повыроют.
Богдан вздохнул и попрощался. И от калитки обернулся:
— Теть Лен… А вы тут такого кота здорового не видели? Такой… Глаза такие…
И растянул к вискам свои собственные глаза, будто изображая китайца.
Бабка энергично закрестилась, рука ее замелькала в воздухе, как спицы колеса:
— Нет, что ты. Что ты! Игнатьич, царство ему небесное…
Скрылась в доме и захлопнула дверь. Богдан вспомнил, что Игнатьичем звали прежнего хозяина дома.
Супруги испытали облегчение, когда сделка купли-продажи была наконец совершена. Они продешевили, конечно, продавая дом осенью, а не весной, да еще в спешном порядке. Новый покупатель заплатил сто восемьдесят долларов — но Богдан и Люська и тому были рады.
На обратной дороге, в электричке, Люська призналась, что не хотела покупать эту хату и что она Люське не нравилась ни одной секунды:
— Еще и эта… баба Палажка, придурковатая такая, на углу живет, помнишь? Еще тогда подошла ко мне и сказала, что, мол, Игнатьич был колдун и что мы с этой хатой наплачемся… Так и вышло.
— Да ну ее, эту картошку, — вяло проговорил Богдан. Он страшно устал. Хотелось спать.
Оба ушли с головой в работу и учебу, благо Денис теперь ходил в садик, хорошо прижился в коллективе и почти не болел. Картошку покупали в магазине — меленькую, часто гниловатую. Потом удалось «с машины» купить два мешка по приемлемой цене.
— Теперь на всю зиму, — довольно говорила Люська. — Бр-р… Как вспомню этих жуков…
Богдан не вспоминал о том, что случилось на огороде, пока однажды ему не привиделась огромная мохнатая тень, одним прыжком перескочившая через детскую песочницу. Дело было в его собственном дворе, Богдан возвращался вечером с работы, фонари не горели, и в тусклом свете редких окон немудрено было принять за чудовище обыкновенного помойного кота…
Люська, открывшая ему дверь, была бледна и как-то нервно хихикала:
— Орал тут соседский кот под дверью… Прямо выл, таким голосом жутким… Хотела выйти, шугнуть его…
— Вышла? — спросил Богдан.
Люська смутилась:
— Знаешь… Поздно все-таки… Решила лишний раз дверь не открывать.
А через несколько дней, вернувшись с работы с Денисом под мышкой, Люська обнаружила входную дверь исполосованной в клочья. Дерматин висел черными ленточками, и уродливо торчали во все стороны куски ваты.
— Участковому скажу, — пообещал, вернувшись, Богдан. Люська держалась молодцом — спокойно объясняла Денису, что плохие мальчишки из соседнего подъезда балуются, режут чужие двери, но дядя милиционер их поймает и накажет…
Участковый долго жаловался на свинцовые мерзости «бытовухи» и маленькую зарплату. Богдан сочувственно кивал. За ремонт двери пришлось выложить деньги, отложенные на электрический чайник.
А еще через несколько дней, наскоро завтракая за кухонным столом, Богдан поднял голову — и встретился взглядом с глазами-щелочками на круглой морде без носа, с вертикальными челюстями. Морда приникла к оконному стеклу — снаружи.
Богдан поперхнулся. Прибежала Люська; в окне, разумеется, никого не было, и Богдан постеснялся рассказать жене правду. Он всегда считал себя выдержанным человеком с крепкими нервами; в тот вечер по дороге домой он зашел в аптеку и купил флакончик валерьянки.
— Для кота? — спросила знакомая аптекарша, веселая веснушчатая мать-героиня.
— Ага, — беспечно ответил Богдан. И, выйдя из аптеки, почему-то перекрестился — чуть ли не первый раз в жизни, скованно и неуклюже.
Валерьянка не помогла. В ту ночь Богдану приснился сон, который вполне можно было отнести к разряду кошмаров: он сидел на овощной базе, перебирал картошку, но хороших клубней не было — в его руках растекалась кашицей гниль. Он знал, что из всего университета прислали по разнарядке его одного, и он не уйдет отсюда, пока не выполнит норму. Ящики громоздились вокруг, закрывая небо; за бастионами из гвоздеватых досок прятался кто-то, подглядывал, но Богдан не мог застать его врасплох, как резко ни оборачивался, как ни вертел головой. По овощехранилищу гулял ветер, его порывы складывались не то в шепот, не то в скрип:
— Расплатишься…
Он проснулся в отвратительном настроении и с утра накричал на Дениса. Сердитая Люська увела в садик сердитого сына, а Богдан долго остывал над чашкой остывающего чая, уныло поглядывал в окно на унылый дворик и встрепенулся только тогда, когда на подоконник села птица — похожая на ласточку, но слишком большая. Птица смотрела на Богдана единственным глазом — второй был выбит в какой-то, видимо, схватке.
— Кыш, — в ужасе сказал Богдан. И добавил, забыв, что птица его не слышит: — Тебе на юг… Ноябрь на дворе… Убирайся!
