— Ты-то как? — спрашивала Люська сквозь треск в телефонной трубке. — Пришел в себя?
— Совершенно, — отрапортовал Денис.
В шесть часов было темно.
В девять единственный фонарь посреди двора замигал и погас.
Воздух был полон весной и жутью. В небе, широко раскинувшись, стояло созвездие Ориона.
В полдвенадцатого, когда почти все окна в доме погасли, Богдан взял лопату и вышел во двор. Минут пятнадцать он был очень храбр — расхаживал взад-вперед по асфальтовой дорожке и думал о Люське и о Денисе. Пора прекратить весь этот кошмар. Пусть ребенок рисует что хочет. Пусть Люська наконец перестанет хлестать валерьянку на ночь…
Потом звезды съежились и потускнели. И Богданова храбрость съежилась тоже; он завертелся волчком, как тогда во сне, и поспешно отступил к подъезду. Будить соседей, бежать домой, вызывать милицию…
Темная тень вынырнула из-за мусорных баков. Богдан отступил на шаг, выставив перед собой лопату; в этот момент единственный фонарь во дворе вдруг вспыхнул опять.
Свет упал на морду с вертикальными челюстями.
Все еще угрожая лопатой, Богдан пятился и пятился к своему подъезду, молча умоляя хоть кого-нибудь проснуться и подойти к окну, крикнуть, хотя бы завизжать…
«В лопате твое спасение».
Проклятый дом, проклятый огород, проклятая картошка…
Картошка…
Он вспомнил — клубень в руках, картофелина, летящая в страшную морду. Искры.
Не сводя глаз с того, что смотрело на него, Богдан трясущимися руками опустил свое оружие. Мышцы напомнили, что делать; Богдан налег на лопату, она вошла в землю не мягко, но и без особенного усилия. Чудовище припало к земле, прижало уши, хлестануло по бокам хвостом; Богдан, не отводя глаз, нагнулся и нащупал в ямке — картофелину.
Она была крупная и гладкая, с тремя или четырьмя глазками. Она была теплая. Она светилась золотисто-коричневым светом.
Чудовище взревело, отталкиваясь от мокрого асфальта; Богдан размахнулся и запустил в него картофелиной — прямо в морду.
Взрыв.
— Что с тобой? — спросила Люська, увидев его лицо.
Денис сопел на кровати, натягивая колготки. Было серое утро; на письменном столе стояли баночки гуашевой краски и лежал нетронутый листок бумаги.
— Дрянь какая-то снилась, — Богдан помотал головой.
— Перемена атмосферного давления.
— Наверное…
За окном едва светало. Во дворе громко ругалась дворничиха. Богдан выглянул; дворничиха изливала душу старичку из третьего подъезда. У ног старичка вертелась болонка — мерзла, несмотря на оранжевое пальтишко.
— Осторожнее там, — сказал Богдан, выпуская жену и сына на лестничную площадку. И зачем-то уточнил: — Скользко…
— Ага, — улыбнулась Люська. — Не волнуйся.
Выглядывая из форточки, он смотрел, как они идут через двор. Мимо ямы на асфальтовой дороге — глубокой, но не широкой. Не шире лезвия лопаты.
— Санэпидстанцию вызову! — угрожала дворничиха неизвестно кому. — А вдруг оно заразное? А вдруг оно здесь расплодилось? Вот, полюбуйся!
И указала Люське на мусорный бак, где на куче хлама лежала, по-видимому, падаль. Люська только глянула — отпрянула и поскорее потащила Дениса прочь.
Перед тем как завернуть за угол, остановилась и посмотрела на окно кухни. Встретилась взглядом с Богданом, взгляд протянулся между ними, как ниточка.
И Люська улыбнулась.
ПАНСКАЯ ОРХИДЕЯ
