Теплый дым от него кругами поднимался под купол и выходил через отверстие в ночное небо.
Женщины с распущенными космами черных волос и обнаженными покатыми плечами подали на плоском деревянном блюде дымящееся мясо, и Орво проследил, чтобы гость съел много. Комою почему-то становилось не по себе, когда однорукий юноша-шаман бросал на него оценивающие взгляды. Наконец с едой было покончено, и яранга опустела.
— Ты не будешь выходить отсюда три дня, — коротко приказал Орво. — Иначе больше ее не увидишь.
…Комой лежал на боку. Руки у него были заведены за спину и крепко связаны кожаными ремешками, как и щиколотки ног. В полной тишине пленник смотрел на яркие звезды через задымленное отверстие в крыше, и они были похожи на глаза Пыльмау. Он мгновенно почувствовал ее присутствие, хотя она появилась бесшумно, как осторожный зверек. В ее улыбке, в тонкой фигурке было что-то детское, и эта трогательная беззащитность навылет пронзила его сердце…
Пыльмау присела на корточки и тихо заговорила — о том, как метко он стреляет, как ловко управляется с упряжью и какие сильные у него руки. Он настоящий мужчина, надежный, смелый. Любая женщина может только мечтать о таком муже…
Он хотел что-то сказать, но она быстро приложила пальчики к его губам, и он только поцеловал их — вместо того, чтобы говорить. Он смотрел, как она умело колет прозрачный речной лед и бросает его в котел, чтобы вскипятить чай, как легко, словно в танце, ходит по яранге, и глаза ее, ласковые, зовущие, то и дело меркнут — ее непонятная печаль сильнее беспечности юных…
Пыльмау налила в деревянную кружку чаю, помогла ему сесть, подогнув под себя ноги, и напоила пахучим напитком из горьковатых листьев и ягод. Мягко уложив Комоя на спину, она прилегла рядом, прижалась щекой к груди и до утра слушала, как стучит его сердце.
Тусклый утренний свет падал сквозь отверстие в крыше. Молодой керек, разрезав ремни на руках и ногах добровольного пленника, удалился. Чтобы размять затекшие ноги, Комой прошелся по яранге, прильнул к щелке между шкурами на стене — вдруг Пыльмау пройдет мимо? За его спиной раздался возмущенный возглас:
— Ты смотришь на других женщин?! — Орво подскочил к Комою и замахнулся на него единственной рукой. — Хочешь нам все испортить?! — Он чуть не плакал.
Комой пораженно смотрел в его расстроенное лицо.
— Я никого не видел, шаман…
— Обещай, что больше не станешь выглядывать! — угрюмо потребовал Орво и добавил вовсе уже непонятное: — Твоя страсть принадлежит племени. Семя должно вызреть…
Весь долгий день Комой снова спал, будто его опоили. Сон был бесконечным и тягостным — он искал
Разбудили Комоя мужские голоса. В яранге собрались кереки — ели обжигающую вареную оленину, запивали крепким чаем.
— Дружная весна, теплая…
— Какая все-таки красивая эта Пыльмау. Вы ее видели?
— Конечно, видели, да.
— Оленят народилось целое стадо. Всех до одного вчера перещупал — ни одного заморыша, все крепенькие, широколобые. Вот как.
— Глаза у этой Пыльмау — горячие угли от костра.
— Ягель оленям нынче легко добывать, не придется нам кочевать слишком далеко. Хорошо.
— У Ильмоча дочь родилась. Ха. Кто бы мог ожидать от старика таких подвигов?..
— А как она танцует, эта Мау!
— Это точно, плавно ходит красавица. Не идет, а плывет по воздуху.
Толкуют промеж собой кереки и исподтишка поглядывают на Комоя — не скрипит ли зубами от ревности молодой охотник? Нарочно распаляют они его и без того горячую кровь.
Из-за мехового полога снова появляется она. Темно в яранге ночью, мерцает единственный жирник, но Комой отчетливо различает каждый ее жест, и растет, поднимаясь со дна его души, незнакомая прежде нежность. Пыльмау встает на колени, убирает волосы с его лба, и у него прерывается дыхание от этих робких прикосновений. Сегодня она старается быть веселой, тихонько поет песню. Он почти не понимает слов, так громко стучит в висках кровь. Ее лицо низко склоняется над ним, связанным, лукаво блестят влажные черные глаза. Осторожное прикосновение губ к его щеке, ко лбу — и она снова грустит.
— Почему ты плачешь? — в тревоге спрашивает Комой.
— Потому что я люблю тебя…
