Жестом она запрещает ему говорить. Как предыдущей ночью, ложится рядом и медленно поглаживает его обнаженную — по приказанию Орво — грудь и бугры мускулов на руках. Она скоро затихает, иногда горестно вздыхает во сне, и он знает, что ей снится, — сон в начале тумана, долгий грустный сон о несбывшемся.
— Я хочу жениться на Мау, — твердо говорит Комой.
— Ешь.
— Я словно мышь, которую выслеживает лиса в тундре! Почему ты не скажешь прямо, что тебе нужно, шаман?
— Говорят, ты убил хозяина? — вкрадчиво спрашивает Орво.
— И не одного! Я убил двух белых медведей!
— Давно?
— Этой зимой!
Орво восхищенно цокает языком:
— Сильный охотник, смелый охотник…
— Не уходи от ответа, хитрый лис! — в бешенстве кричит Комой.
— Вот сейчас я кликну кереков, и мы вернем тебя твоему племени. Собирайся, парень-который-слишком-много-хочет-знать!
— Нет, — сразу сникает охотник. — Нет…
Он не может жить без нее.
Подбросив в огонь дров, Пыльмау взяла в руки бубен, топнула ногой и закружилась на месте — словно волчок завертелся перед Комоем под звон монет и пластинок на одежде, под звуки ярара. Он боялся даже вздохнуть, чтобы не помешать. Танцуя, девушка горестно и одновременно блаженно что-то приговаривала. Заклинания?
Кружение постепенно замедлялось, и ноги ее уже не держали. Стиснув зубы и пошатываясь, она упала на колени и запрокинула голову, будто ее мучила сладкая боль. Яркий румянец окрасил ее щеки. Она стащила через голову свое одеяние из замши, и Комой застонал, увидев так близко ее обнаженное тело с ровным матовым цветом кожи, ее упругие смуглые груди. Присев на корточки у очага, Пыльмау принялась расплетать тяжелые косы. Словно выточенная из темного дерева, озаренная внутренним светом и нежностью, она смеялась тихим волнующим смехом. Потом она разрезала кожаные ремешки, стягивавшие руки и ноги ее суженого, и они отдались страсти.
…Огонь в очаге едва тлел. Вся яранга была завалена тюками с оленьими шкурами, мешками с припасами, искусно сделанной деревянной посудой. Комой переводил взгляд со свежеободранных оленьих ног, коптящихся под потолком, на связки шкурок черных и красных лис, росомахи, песца, и волна тревожных чувств вдруг поднялась в нем. Он быстро натянул кожаные штаны и меховую куртку и выбежал из жилища.
День клонился к вечеру. При виде Комоя с визгом вскочили на ноги пять ездовых собак, привязанных к шесту у одинокой яранги. Он остался один посреди пустынных холмистых полей, запорошенных снегом! Ранняя весна в тундре так же коварна, как и те, кто увез Пыльмау, — она скрыла следы нарт бежавших от Комоя айнов…
Он пошел в ярангу, острым ножом в ярости разодрал драгоценные шкурки, которыми они откупились от него, высыпал собакам на корм все припасы из кожаных мешков, долго, бессмысленно шел по тундре, потом, упав на снег, тяжело и мучительно плакал и все смотрел на небо с яркой россыпью звезд. Всю жизнь потом они напоминали ему ее сияющие, счастливые глаза…
Роды были тяжелыми. Ильма разрезала ножом огромный живот Пыльмау и извлекла младенца, который — слава богам! — оказался мальчиком. Он был вылитый Комой.
Орво долго и горячо благодарил богов за снисхождение к просьбам его племени, за щедрость и великодушие. Он обратил к идолам с блестящими от жира лицами новые молитвы: не дать умереть Пыльмау, послать ей свежих сил для выздоровления. Насмелившись, молодой шаман напомнил богам, что айнам не выжить в тундре, где кочуют оленеводы, ведь айны привыкли охотиться в море. Зов крови приведет их обратно в родные места, к могилам предков. А там их ждет тэрыкы. Проклятый тэрыкы!
Пыльмау поправилась, и радости айнов не было предела. В племени теперь остались только женщины и мальчики-подростки. Всех девушек с большим трудом выдали замуж в другие племена с условием, что первенцев вернут айнам. Понадобились все связи Ильмы, дорогие подарки кереков, авторитет старого Токо, чье имя хорошо знали на побережье, и природное красноречие Орво, чтобы уговорить чужаков принять в свои семьи девушек из племени, преследуемого Кэленой. Никто не горел желанием пострадать за чужие грехи.
Юноши же из племени айнов должны были еще подрасти и научиться охотничьему промыслу — только тогда они приведут в стойбище своих жен.
