– Приду, конечно.
Редактор просиял.
– Какой сегодня день? Пятница? В среду уезжаю.
– Куда?
– Далеко отсюда. – Он подошел к сейфу, что-то вынул. – Знаешь, что это такое, а? – Он показал синюю записную книжку.
Левон с недоумением пожал плечами…
Редактор стал перелистывать блокнотик. Левон редко видел его таким оживленным. В чем дело?
– Не догадался еще? Эх ты, Ремарк! Это номера телефонов и адреса, понял?
Он понял – номера телефонов знакомых женщин.
– В сейфе держишь?
– А как же? Нет, братец, на фронте я разведчиком был…
Вдруг вспомнилось, как мучился редактор по вечерам в поисках мацуна.
– А ключ от сейфа держишь в кармане? Опасно…
Редактор посерьезнел:
– Нет, правда?
– Не знаю, но был у меня товарищ…
Редактор помрачнел, сунул обратно в сейф книжку и замолчал, о чем-то думая.
– Пойду, – сказал Левон. – Я пошутил. Когда идти к Степаняну?
– Сейчас. – Редактор махнул рукой. – Э, да что ты понимаешь, свободный человек, сам себе голова… Не опоздай в типографию.
Позвонил Ашот и сказал, что через час состоится консилиум и, похоже, Ваграма придется оперировать, но пока это опасно, он потерял много крови. Левон решил пойти в больницу. Он вспомнил записную книжку редактора. Бедняга. А его жену, наверное, считают счастливицей: муж редактор, добывает мацун, ходит на рынок, просто клад. А жену Левона никто не сочтет счастливой, и на рынок он не пойдет, и детей в садик не отведет, а мацуна даже днем, когда все магазины полны, не достанет, и телефоны знакомых девушек запишет в общую телефонную книжку. Бедняжка будущая жена!
Погос Степанян поднялся навстречу, поздоровался, спросил, как дела, как поживают родные и не женился ли еще. Левон сказал, что все в порядке. Степанян улыбнулся доброй улыбкой, ну вот и отлично. Прелюдия окончилась. Он кашлянул, поправил галстук.
– Ну, рассказывай. Говорят, ты специалист по самоубийствам.
– А ты ничуть не изменился, – холодно произнес Левон.
– В каком смысле?
– В смысле остроумия.
Степанян отечески улыбнулся.
– Сильная была у тебя последняя статья.
– Что вас интересует?
– Да-а! – Степанян помолчал, но все же с удовольствием перешел на официальный тон – здесь он был сильнее Левона: – Мы собираемся обсудить это событие, вот почему я решил узнать твое мнение.
– Я ничего еще не написал.
– Писать? А удобно ли вообще писать?
– Это вопрос или указание?
– Вопрос.
– Тогда я скажу: необходимо.
– Да-а? – Степанян помрачнел. – Самоубийство… ты понимаешь, что это означает в наши дни? Стоит ли обнародовать подобный факт? Мы что, поощряем душевную слабость?
Левону вспомнился давний случай. Погос сидел как-то с девушкой на бульваре, подошли двое парней в масках, сказали, что хотят поцеловать девушку. И Погос бежал, бросив девушку. На другой день в университете все узнали об этом, потому что «разбойниками» были однокурсники Погоса.
– Говорите, душевную слабость?
– Что же другое?
– Меня эта трагедия волнует совсем по другой причине.
– Обсудим, выясним обстоятельства, найдем виновных, потом подумаем. Кстати, я получил письменную жалобу от директора школы. Редактору я не сказал, но…
– Не понимаю, зачем меня вызвали… Вы сказали, что интересуетесь моим мнением.
– Конечно.
Бедные, наивные дети, думаете, вы что-нибудь доказали миру? Наивные… Это был обычный, ну, может
