Грохнул выстрел. И что-то светлое, похожее на яичный желток, брызнуло на пол и стены.
Фиделя стошнило прямо на сапоги одного из конвоиров. Тот не остался в долгу и от души врезал массивным кулаком пленника по подбородку. Неугомонное племя первобытных троглодитов снова застучало деревянными дубинами в мозгу Фиделя.
А осатаневший гансанос, только что разнесший Марте голову, подскочил к Фиделю, схватил за горло и принялся душить.
— Грязная кубинская свинья! Ты подохнешь, как бродячая собака! Смотри, что стало с твоей шлюхой! Теперь она не будет с тобой спать. И ты сам больше не сможешь спать с женщинами! Я отстрелю тебе твои поганые яйца! Нет, я раздавлю их сапогом и смешаю с мозгами твоей шлюхи! Ты будешь говорить, где находится штаб подполья?
Фидель даже при всем желании не смог бы сказать, где тот находится.
Дальнейшее он помнил плохо. Его снова повалили на пол, и удары посыпались на него один за другим. Били кулаками, сапогами, какими-то палками. И тело превратилось в одну большую, как вселенная, боль.
Спасение пришло, когда тьма поглотила его сознание.
Наверное, сознание снова решило отделиться от тела и отправиться путешествовать.
Он смотрел на себя как бы со стороны и видел молодого импозантного мужчину — лет тридцати-тридцати трех. Возраст Христа — пора свершений!..
Он ехал на нагретой январским солнцем броне танка впереди Повстанческой армии.
Он входил в Гавану — входил победителем. Разве мог он об этом мечтать всего пять лет назад, когда во главе смельчаков, готовых на все, даже на смерть, высаживался с борта яхты «Гранма» на восточное побережье Кубы, где горы Сьерра-Маэстра вплотную подступают к морю.
Входил в Гавану 1 января 1959 года. Начинался Новый год, который стал началом его триумфа.
Восторженные толпы кубинцев встречали его. Встречали радостными криками, как когда-то в Риме встречали триумфаторов…
Сознание все-таки решило вернуться в избитое тело. Но возвращалось оно очень медленно, нехотя, ибо уже было ясно, что это тело не приспособлено для жизни. А здесь, среди серых теней, немало тел, которые еще могут сгодиться лет этак на тридцать — сорок…
Но он вспомнил лицо Марты, обезображенное побоями. Вспомнил вкус ее ласковых губ. Сладкий вкус губ любимой женщины. Вкус счастья и нежности. Его ладони ощутили маленькую грудь девушки…
А глаза увидели череп, разлетающийся на части. И что-то янтарно-желтое на полу и стене.
— Марта, — прошептал он. — Марта… — Кажется, он бредил.
Но это означало только, что он решил вернуться…
Когда он открыл глаза, то увидел склоненную над собой седую голову незнакомого мужчины.
— Живой… — услышал он, но не знал, радоваться этим словам или огорчаться.
Тот, кого называли Фиделем, до сих пор не знал, жив он или мертв, в голове отбойными молотками стучали шахтеры, вгрызаясь в пустую горную породу. Они сменили племя голодных троглодитов, которым так и не удалось достать из ловчей ямы мамонта, и они вымерли. Зато шахтеры работали так настойчиво, что казалось, еще немного — и голова Фиделя разлетится осколками пустой породы.
Фидель вспомнил внезапно Марту, и его вырвало.
Не было сил отвернуться от собственной вонючей блевотины, смешанной с кровью.
Старик, охая, сел рядом.
— Марта — это твоя девушка? — участливо спросил он.
— Да… — прохрипел Фидель. — Ее убили…
Он не понимал, откуда у него находились силы не только жить, но и говорить.
Старик тяжело провел дрожащей рукой по волосам Фиделя.
— Мою жену… Мою третью жену тоже звали Мартой. Я не знаю, что с ней стало, и жива ли она. Я так давно здесь сижу, что уже потерял счет дням. Я не знаю, что происходит в реальном мире. Мне не дают книг, мне запрещают писать. А я не могу не писать. Они сожгли мои книги…
— Вы… писатель?
— Да, когда-то я им был. Я писал книги. Наверное, это были хорошие книги. Но гансанос ненавидят писателей. Они ненавидят книги. Они сломали мне правую руку, раздробили тисками пальцы. Мне сказали: «Ты больше никогда не будешь писать…» Тебя как зовут, парень?
— Фидель.
Он решил не скрывать свое настоящее имя. Теперь, когда не было Марты, а смерть могла показаться избавлением, уроки Че уже не имели никакого значения.
— Хорошее имя, — улыбнулся старик. — В переводе на английский — «верный». А меня ты можешь звать Хэм. Папаша Хэм. Во всех кабаках Гаваны я
