— Вам известно, что в случае признания себя виновной вы лишаетесь диплома без права восстановления?
— Да.
— А в случае непризнания вины будете подвержены очистительному огню?
— Да! — шепчет она и разжимает пальцы. Но не падает, задняя стенка клетки поддерживает спину. Мой Фламинго медленно сползает на пол, запрокидывая голову.
— Господи, — шепчу я, — всего этого не может быть…
— Подсудимая! Вам даётся двенадцать часов на обдумывание решения.
Значит, есть ещё время передумать!
Главный судья кивает, и дама-охранница отпирает клетку. Спрашивает:
— Поможете ей вернуться в камеру?
Помогу ли я!
Кидаюсь к Рите.
Рита, цветочек мой, зачем же ты так?
Я поднимаю её на руки — хрупкое тело с оковами на ногах. Цепи волочатся за нами по коридору и безумно громко звенят.
Клетку катят следом.
Я заношу Риту в камеру и кладу на кучку соломы. Клетку устанавливают рядом.
Дверь за нами запирается.
В камере, на цепи, в клетке… Средневековая дикость. За что?! За любовь к людям? За щенячий азарт в работе? За чрезмерную чувствительность или за силу духа? За честность? Это всё тоже пережитки Средневековья?
Я прижимаюсь губами к узким ладошкам. Её веки слабо подрагивают, она шепчет:
— Севка, как же хорошо, что ты рядом…
— Да, я рядом, милая моя, хорошая…
— И ты будешь со мной, когда все закончится…
Я закрываю ей губы ладонью. Зачем тратить силы на слова?
— Конечно, я всегда буду с тобой! Прошу тебя, подумай! Мы покончим с этими… жуткими формальностями и вернёмся домой. Не клином же свет сошёлся на эссенциалии, в конце-то концов! Поездишь по миру, слетаешь на море… Ты была на море?
Она еле заметно качает головой.
— Вот видишь, а теперь у нас будет время! Посмотрим другие страны, начнём новую жизнь! А помогать людям можно не только через паутину! Хочешь быть учительницей? А библиотекарем? Или хотя бы — донором?
Рита обнимает меня, звякают цепи.
— Я люблю тебя, Севка, — бормочет она, — ты ведь не бросишь моих? Не оставишь? Дёминых с их сыном-наркоманом, Власкиных с их семейными дрязгами, обещаешь?
— «Обещаешь», — вздыхаю.
Эх, Ритка-Ритка! О ком ты печёшься! Разве кто-нибудь из них пришёл? Хоть один исцелённый сказал слово в твою защиту? Что они понимают, люди. Им же себя отдаёшь, самым дорогим рискуешь — жизнью. А вот и награда — костёр… Знаю, что невиновные не горят, но — как? Никто не объяснял, даже Ольга отмолчалась.
Да помогу, куда я денусь. Если не…
Недолго мне удалось посидеть с ней. Я уговорил Ритку выпить немного воды, и вскоре она заснула. Сразу же загремела дверь, вошла в камеру высокая фигура и поманила меня. Как же не хотелось оставлять Риту одну! Но просить не решался, и так понятно, что для меня уже сделали исключение.
Меня приводят в маленький кабинет. За письменным столом сидит Артур. Он немного неловко держит писчее перо, и я наконец вспоминаю, где раньше встречал его. Мы пересекались на практике, работали спасателями на пляже, правда, в разные смены. После травмы руки о лодочный винт ему пришлось расстаться со специальностью корректора. Хотя и странно это. Руки ведь — не главное. С тех пор я его не видел, потому, наверное, сразу и не вспомнил.
Он смотрит на меня, не мигая, но я вижу: понял. Пару мгновений колеблется, признать знакомство или нет.
— Да, Сева, — медленно произносит он, — не уследил ты за девочкой.
Я вздрагиваю. Вижу, как тяжело даются этой бесстрастной машине простые человеческие слова. Как будто проступают сквозь озвучивание инструкций и постулатов. Слабым ветерком слегка приподнимается мелкий песок воспоминаний. Мы снова в нашей юности, хотим исцелять. И не делимся на
