А потом меня пригласили на судилище.
Отвели в ослепительно светлую комнату, увешанную гобеленами. Предложили посмотреть через глаз вытканного рыцаря.
И я увидел Риточку, храбрую мою птичку в железной клетке.
Она стояла, закрытая со всех сторон толстыми прутьями, в углу сводчатого зала. Клетка не давала ей упасть. Сидеть там было не на чем, оставалось только вцепиться пальцами в перекрестья, повиснуть и склонить голову. Рита слегка шевельнулась, и я услышал звон кандалов.
Судьи занимали места у противоположной стены. Все в черном, совсем без эмоций, они выглядели надгробными памятниками. Лишь тени от свечей плясали на их лицах.
В центре зала стояла девушка в легком костюме.
Я не сразу сообразил, что это наша Катя, пока не услышал ее голос.
— Нет, что вы, Рита очень хорошая!
Храбрая, искренняя Катька. Слава Богу, что они допрашивают её, а не Людмилу или Наталью.
— Отвечайте на поставленный вопрос. Обвиняемая принимала посетителей после окончания рабочего времени?
— Да, к ней шли все, кто не успевал пройти по записи, и чужих клиентов она…
— Вмешивалась ли она в дела людей, о которых сказано в третьем Постулате Стандарта?
— Она делала все необходимое, чтобы…
— Оформляла ли она по инструкции личные дела?
Катя замялась. Это основная проблема: либо люди — либо бумаги. Все мы откладывали оформление на потом. Краткие записи вели, конечно, но переписывали начисто раз в месяц или в два. А уж Ритка вообще…
— Отвечайте! Всегда?
— Нет, но…
— Строила ли она и раньше лабиринты людей, чей возраст приближался к восьмидесяти годам?
Снова Катя запнулась.
— Ну, если только…
Нет, не дали ей договорить. И семьдесят пять, и семьдесят три… Все приближается к критическому. У кого-то паутина и к семидесяти изношена и неэластична. А у кого-то и в восемьдесят два главная беда — внучатая племянница, которая никак не отнесёт в починку любимые туфли. А без них до булочной не дойти.
Все мы помнили ту бабку — и смешно, и плакать хочется. Ольга ей официально отказала, девочки помялись да отвернулись…
А Рита уже на выходе рядом с курилкой догнала, только рукой дотронулась, вроде как бахилы снять помогает, и задачку с племянницей разгадала. Той за все услуги, за помощь да за заботу только и надо было, чтобы бабка ее родной душой признала, да доброе слово сказала. А бабка вместо того, чтобы с единственной близкой роднёй поговорить, пришла в эссенциалию скандалить.
Ох, влетело от меня тогда Ритке! Зачем она в подобную ерунду вмешивается? Да еще при девчонках, что в курилке трепались! Она отмахнулась: ей, видите ли, не тяжело!
Бедная Катька, топит Риту собственными словами, хочет спасти, а топит…
— Могла ли она совершить запрещённое воздействие?
— Да все мы могли! — в сердцах выкрикивает Катя.
А вот теперь и мне — кирдык, как директору. «Все могли»! Прямо, честно и в лицо инквизиторам. Молодец, девушка…
Шучу, а самого холодный пот прошибает. Впрочем, так мне и надо.
Катю уводят.
Рита беспомощно закрывает глаза. Все верно, Катя не оговаривала её, никого не обманывала. Да только не «все могли», Катя! Это вы с Риткой такие наивно-самоотверженные дурочки. Другие рисковать не будут — и правильно.
Наступает моя очередь. Зачем мне давали посмотреть допрос Кати? Чтобы подготовиться или чтобы окончательно «развалиться»?
Я выступил не лучше. Куда подевались припасённые заранее слова? Всё разлетелось, раскатилось, как разрушенный лабиринт. Чувствовал свою правоту, всей душой мечтал спасти Риту — а не смог.
Проклятая казуистика, что ни скажу — все против неё. Всё в копилку обвинений.
— Подсудимая!
Рита поднимает голову.
— Суд считает вас виновной. Вы признаёте свою вину?
— Нет.
Рита говорит тихо, но твёрдо.
