Это чтоб с Ритой, значит, ехать. Сама стоит, шатается. Ей уже приходилось с Трибуналом общаться. Только не рассказывала никогда. Кто ж тебя, дуру, просил Ритке нестандартного клиента присылать?!
— Не надо, — говорю, — Ольга Михайловна. Я сам. Только вы расскажите мне: как и что.
Она на меня посмотрела как на сумасшедшего, потом в её глазах что-то блеснуло — понимание появилось. И наконец — сочувствие.
— Хорошо, — вздыхает, — слушайте.
Впрочем, рассказала она немного. Но ох как пригодились её советы…
В первый раз пришлось мне увидеть «трибунальщиков». Три бесцветные дамы и суровый главный — Артур. Где-то я видел его, но вспомнить не могу. Ритку оттеснили к окну, сесть не разрешили, все вещи отобрали. Ольга знала, как доказательства собирают, а вот я даже предположить не мог, что это выглядит так отвратительно.
День солнечный, в окно веет свежестью, птички поют, из автомобиля во дворе играет музыка… А Риткино немудреное рабочее место рушат на глазах. Дамы действуют быстро и слаженно. Одна из компьютера информацию переписывает, вторая перетряхивает ящики стола, третья карманы у розовой ветровки вывернула и за сумочку принялась. А главный руководит. Молча.
И я стою. Дурак дураком.
— Как вы это объясните?
Фотография с празднования Ольгиного дня рождения. Торт, конфеты и чай. Фуршетом. Взял кусок на тарелку, в чашку кипяток залил — отходи и пристраивайся, где место есть. Мне все говорили, что я слишком заигрываюсь в демократию. А я просто начальником себя не чувствую. Мне бы на линию, в первое звено… К Рите.
В тот день мне места не нашлось, я возле Ритки на коробке из-под копировального аппарата примостился. И не знал ведь, что в кадр мы оба попали. А она, глупышка, оказывается, файл среди гомограмм за прошедший месяц хранила.
Рита молчит.
— Да что тут объяснять, — говорю спокойно, — просто отмечали юбилей. Не в рабочее время, поверьте.
Дама-дознаватель на меня быстрый равнодушный взгляд бросила.
— Директор может выступать свидетелем?
— Может, — это вторая, та, что в сумочке рылась, ответила, — между ними пока ничего нет.
Как она успела проглядеть и записную книжку, и сообщения в телефоне — нет там ничего, конечно. Нам и шифроваться не надо было, я спокойно разводные дела улаживал, знал: Рита меня дождется. Не было у нее никакой личной жизни, только мечты да ожидания.
Вон, содержимое сумочки сиротливо на стол высыпано. Носовой платок, проездной на метро, пропуск в общагу, ключи да томик «Лирики влюбленных душ» нашего коллеги. Строки исчерканы пометками и знаками вопроса. Она все собиралась ему написать и спросить: что можно использовать в работе, а что — просто красивости, вымысел. Ручка шариковая, запасная ручка, калькулятор, расческа, кошелек с парой купюр и несчастными монетами. Ну и значок, конечно же. Блестит, не тускнеет. Ни помады, ни туши, ни, извините, специальных таблеток. Сумка как у школьницы средних классов.
А вот то, что в столе у нее творилось, оказалось похуже.
На клиента дело заведено, все по правилам: папка, номер… Открывает его дама-дознаватель, а в нем ни одного листочка.
Или еще хлеще. Несколько огрызков бумаги с разными именами и эскизом паутины «от руки»…
Ритка, кто же тебе разрешал лабиринты зарисовывать по памяти, да еще просто так в ящик засовывать? Это же данные клиента, мало ли кому в руки попадут! Их и в аппаратуре только под паролями держать можно, и в сейфе только в бронированных ящиках под личной печатью сотрудника эссенциалии…
Двадцать восемь клиентов без закрытых дел, семь спорных случаев, четыре тяжелых, один безнадежный.
Рита даже не пыталась оправдываться, все и так было ясно.
В поезде нам поговорить не дали. Риту везли дамы, мы с Артуром попали в купе к бабушке с очень общительной внучкой лет шести. Девчонка так и вертелась возле нас — уж очень её заинтересовал черный плащ моего спутника. Пришлось притвориться, что плохо понимаем по-русски. Да и не собирался Артур мне ничего объяснять. Для него я — потенциальный нарушитель.
А я и чувствовал себя преступником. Потому что вовремя не помог, не проверил, не организовал нормальные условия труда. Ведь знал же, что значит
Что с Ритой за ночь произошло, я не знаю. Но утром на перрон выпорхнула одна серая тень моего Фламинго.
Три надзирательницы, чьи тощие, как у стервятниц, шеи, торчали из черных воротников, вышли следом. У каждой в руке чемоданчик с
