Проход в спальную камору занавешен пологом. Осторожно откинул его Василий кончиком клинка – за ним кровать в бурых пятнах, кровью заляпана, мухи жужжат, но трупа нет. Вовремя обернулся служилый и резанул тесаком, крест на крест, приблизившееся существо. На пол шмякнулось полуголое тело, вытолкнув из ран поток темной крови. Василий выбежал в комнату, но сверху – с потолочных брусьев, с матицы посыпались твари. Он сам рванулся к первым соскочившим – двумя ударами тесака, наискось тулова, уложил обоих. Отпихнул ногой третьего, подхватив очеп, швырнул в четвертого – того, что загораживал проход, имея в руках два клинка. В лоб попал, шейные позвонки у вражины хрустнули, и голова назад откинулась, так, что кадык стал на ее место. Снова вернулся к третьему и, почти не оборачиваясь, ударил клинком назад – под грудину.
Выскочив в окно, уцепил стоявшую подле риги Катю, рванул к воротам.
Там их уже ждали – две фигуры, бросающие резкие длинные тени в свете заходящего солнца.
– Не туда!
Он подтащил Катю к стене палисада и, подставив руки, перекинул легкую девушку через ограду. Потом полез сам. Как раз и тварь потянула его за сапог. Василий не стал отпихиваться, дал стащить себя, вернее, сам спрыгнул – сразу и пасть возникла над ним, роняя слюну. Ударил кинжалом под нижнюю челюсть. Хлынула кровь из раззявленного рта, но, вздернув вверх голову, снял враг свою челюсть с острия. А руки его, как клещи железные, впились в горло Василия. Воин едва успел рвануть вурдалака на себя и, ощутив спиной землю, толчком ног послал его в забор. Собрался злыдень вылезать обратно, да пригвоздил его Василий кинжалом к доске заборной.
Другой вурдалак набежал, крутя палашом столь быстро, что от клинка лишь круг блестящий виднелся. Низко приникнув к земле, увернулся Венцеславич от лезвия, да еще пихнул налетчика под колено. Устремившись вослед, ударил с потягом и снес тесаком бритую голову.
Еще один, появившись словно из-под земли – может, из заметаного березовыми ветвями погреба, прыгнул на Василия, как саранча, без разгона. Левая его рука заносила саблю вроде ятагана, с широкой елманью. Не сразу стал уворачиваться служилый, послушал, как реже делается биение собственного сердца и громче становится биение крови в сосудах врага, ощутил натяжение его мышц и прознал, куда тот ударит.
Уклонившись, выбил саблю из вражеской руки, заодно срезав пару пальцев. Ударил локтем во вражеский пятак, поверх оскаленного рта. Взяв на излом правую руку врага, предотвратил возвращение сабли в атакующее положение, однако пропустил удар левой – ну, гад, порвал ухо когтями. Вот тебе за то клинок тесачный – промеж ребер.
Вурдалак схватился за лезвие ладонями и выдернул из себя, вывернув заодно тесак из рук Василия. Стал наступать, рубя широким клинком воздух, Венцеславич и оказался прижат к тыну. Прянул вперед страхотворный противник, целясь располосовать живот. Служилый подхватил кол, слабо стоящий в ограде, и приемом, используемым посо?хой[23] против конницы, направил на врага. Тот со всего маха и напоролся на острие, вошло оно в него на вершок. Не ошалел злыдень от боли, попытался выдернуть древо из тела. А служилый подхватил его за руки, потянул со словами: «Давай-ка потанцуем», нанизал поглубже, так что острие вышло у того со стороны спины. Глаза твари совсем рядом оказались – не фельдфебель ли это из Нюэнсканса?
Некогда разглядывать, вожжами поскорей хлещи лошадок, да улепетывай к лесу, что подступает к южной стороне крестьянской усадьбы.
На следующий день повалил снег. Катя сидела, озябшая и печальная, на облучке, Василию так хотелось обнять ее, но замечал он недоверие во взгляде.
– Чего насупилась? Не из этих я. И вообще, мне ухо пора перевязать по-новой, оторви тряпицу от подола.
– Много захотел. Отчего это ты в движении подобен им?
– А тебе это надо знать?
– Надо, – она топнула ножкой. – Хочу понять, кого я спасать заявилась? Ты кто вообще?
– Родословная моя нужна? Не отросла ли шерсть у моих предков, пока дяди женились на тетях, за неимением других кандидатур. Если бы… Немцы частью истребили, частью приручили и онемечили наш лужицкий род, наше вендское племя. Убивали сильных и смелых, хитрые приспособились и стали немцами, слабыми занимались вурдалаки. Эти плотоядцы появляются везде, куда приходят немецкие епископы, судьи, купцы. Нас били немцы и добивали вудалаки, пока среди нас не остались лишь те, кто мог соревноваться с ними в быстроте. Отец покинул родину, когда понял, что деваться некуда, никакая быстрота не спасет; вурдалаки приходят ночью, днем всё принадлежит немцам – власть, суд, солдатня, деньги.
Он не знал, поверила ли она ему. А снегопад сменился недолгой оттепелью, после которой все заволокло туманом. Обод тележий застрял в слякоти, и Василий, встав у задника, стал его вытаскивать. Рядом поставил мушкет с заряженной полкой…
С Катиным вскриком рванулся к мушкету, но провалился в снег. Он видел, как из под мокрых еловых лап бросается черное тело, но не мог ускорить свои действия ни на йоту. Рука тянется к мушкету, взводит курок, наводит ствол, ликантроп опускается на девицу, дергаются ноги в вязаных чулках и коротких сафьяновых сапожках. Но иная тень метнулась с противоположной стороны и смахнула ликантропа, держащего Катю. Оба улетели куда-то за сугроб. Оттуда к Венцеславичу рванулся зверочеловек и получил прикладом в лоб – крепко, так что голова раскололась.
Затем перед наведенным мушкетом оказался… Вейка. Вот по кому стучали шведские барабаны на плацу накануне побега.
Не напал Вейка, но и не ушел, а молвил твердо:
– Я больше не могу бороться с этим, сделай необходимое, друже, спусти курок, не жди ничего, – и подставил грудь под пулю.
