извивающаяся змейкой лента, появившаяся и мигом исчезнувшая. Россыпь крошечных искорок.
Огни святого Эльма, обычно появляющиеся перед грозой? Бред. На небе ни облачка.
Мне показалось, или едва заметно пахнуло озоном?
Давешняя псина снова неуверенно гавкнула, отозвались еще несколько дворовых собак. Быстро утихли, но лай перешел в боязливое поскуливание.
Да в чем де…
— Дядя Андрей. — Я вздрогнул. Родька объявился. Светлые, выгоревшие на солнце волосы, под звездным светом выглядят седыми. Засранец, подошел бесшумно и коснулся плеча. Учитывая готические декорации, я едва не заорал от испуга. — Тихо только, бабушка проснется… Сколько времени?
Я извлек из кармана сотовый. Без четверти час ночи.
— Чего не спишь? — буркнул я.
— Там, — Родион вытянул руку. — Снова начинается.
— Да что начинается? — я не выдержал и спросил в полный голос. Родька свирепо шикнул и приложил палец к губам.
— Тихо, е-мое! Память земли.
— Чего? — Я припомнил аналогичную фразу, произнесенную Саввой Ильичем. — В смысле?
— Вот видно, что не местный, — назидательным полушепотом проговорил Родька. — И Лужин не рассказал, а мог бы. Я за ними класса с четвертого наблюдаю, совсем по малолетке не решался ходить. Пацаны местные тоже. Каждое лето, в эти самые числа. Сюда, в поселок, они не поднимаются никогда. Боятся живых людей, что ли? Короче, что-то их отпугивает. А в полях — пожалуйста.
— Кто — они? — пытаясь сохранять внешнее спокойствие, спросил я.
Не хватало только, чтобы Родька оказался подвержен ювенальной шизофрении. Бывают ведь случаи…
— Т-шш! Глядите! Чуть левее распадка, внизу!
Слишком далеко, не разглядеть… Беспорядочные лазурные сполохи, безусловно, начали обретать некую форму. Человеческие фигурки? Нет же! Что- то смазанное, неразличимое, но очевидно и безусловно знакомое!
— Пошли? — Родька подтолкнул меня локтем. — Это не опасно. Глянем поближе? Мне одному стремно.
— Откуда знаешь, что не опасно?
— Когда батя в моем возрасте был, спускался туда, к ним. Рассказывать не любит, но что ходил — точно знаю. Бабушка до сих пор поругивается. Нельзя и точка — она православная, говорит, нельзя людям из мира видимого с миром невидимым пересекаться. Молитву-то помните? Эту, как ее?.. «Верую»?
— «.. Бога Отца Вседержителя, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого», — сходу процитировал я. — Верно?
— Ну точно. Бабушка говорит, будто они
— А… — заикнулся я. Осекся. — Впрочем…
Добиваться внятной информации от Родьки бессмысленно, говорит сбивчиво, видимо, сам понятия не имеет, что за огоньки блуждают под холмом. Однако свято убежден, что опасности никакой. Больше того, судя по обмолвкам старого фельдшера и Оксаны Федоровны, нечто непонятное возле Черкасского и впрямь происходит, однако распространяться об этом не принято. Местечковая тайна, не интересная никому, кроме самих обитателей этого района да пытливой молодежи наподобие Родьки.
Чем я рискую? Встречей с живым Годзиллой? Не смешно.
Спать решительно не хочется. Отчего бы не прогуляться?
— Пошли, — кивнул я. — Какие-то особые правила поведения существуют?
— Ну… — Родион призадумался. — Главное, совсем близко не подходить. А так смотри сколько хочешь. Кстати, вспомнил! Фонарики нельзя, перегорают. И телефон оставьте, сломается. Я ж говорю — энергетика.
— Фантастики обчитался, — усмехнулся я. — Показывай дорогу. Ноги не переломаем, с холма спускаясь?
— Я тут каждую тропинку знаю, — обиженно сказал Родька. — С закрытыми глазами пройду.
Выбрались на темную улицу через калитку. В соседних домах ни огонька. Самая окраина Черкасского, дальше — поля под звездным небом.
Мне опять почудился резкий запах озона.
В мистику я никогда всерьез не верил, к экстрасенсам относился скептически, над уфологами посмеивался, к магам и гадалкам не ходил. Советское материалистическое воспитание не позволяло. Что, впрочем, не отменяет явлений, которые современная наука объяснить пока не в состоянии — от темной материи и тетранейтронов до происхождения Тунгусского метеорита или Стоунхенджа. В конце концов, ученые мужи доселе таскают друг дружку за бороды,
