служилой аристократией оставляли желать лучшего! Несколько княжеских и боярских родов «обязаны» были Ивану Васильевичу казнью своих представителей (Шуйские, Пронские, Горенские, Кубенские, Трубецкие, Воронцовы, возможно, Хилковы и Палецкие). Да и те же четыре военачальника, которым были направлены послания поляков, — не возникло ли у них желания, явно «сдав» переписку, в тайне подготовить переворот[54]? Осенью 1567 г. польско-литовская армия во главе с самим королем сосредоточилась в Южной Белоруссии для нанесения контрудара по наступающим русским полкам, но бездействовала. Откуда у поляков появились сведения о готовящемся наступлении в Ливонию? Не было ли у них надежды использовать замешательство в нашем лагере, возникшее в результате чаемого переворота, и разбить русскую ударную группировку? Или отбить Полоцк, в котором как раз сидел первым воеводой Иван Петрович Фёдоров[55]?
Князь Владимир Андреевич Старицкий, ближайший родственник царя и один из главных претендентов на престол в случае его смерти, предоставил царю список из 30 знатных людей, склонявшихся к заговору[56], и, возможно, другие бумаги, способные их скомпрометировать как изменников. Это произошло во время военного похода, организованного осенью 1567 г. Войска собрались в районе Ршанского яма и должны были отправиться под Ригу. Но в ноябре царь отменяет поход и распускает ударную армию. Он знает о сосредоточении вражеских войск намного южнее — при желании поляки могли ударить в тыл наступающей армии Ивана IV и даже отрезать ее от Москвы. Он видит перед собой список людей, если и не вступивших в заговор, то находящихся на полпути к этому. Он знает о выжидательной тактике противника, так и не предпринявшего никаких наступательных действий. Он помнит о письмах с предложениями совершить предательство, полученных виднейшими вельможами… Царь отменяет поход и узнает, что армия Сигизмунда II Августа тоже отходит. Это подтверждает худшие опасения государя: поляки отказались от военного столкновения, как только выгодная ситуация «рассосалась». Поведение поляков ясно показало— некое лицо или лица в среде военного руководства дали им повод для подобного рода действий и снабдили сведениями о планах русского командования. Заговор это был, или просто среди наших появился одиночный иуда, сказать невозможно. Но только никто никогда
В результате разразилась настоящая буря. Расследование заговора поставило в центр его одного из крупнейших землевладельцев того времени, видного политического деятеля, боярина Ивана Петровича Фёдорова. Он был приглашен к Ивану IV в палаты и там по велению государя должен был облачиться в царские одежды и сесть в тронное кресло. Иван Васильевич, глумясь, встал перед ним на колени и спросил, доволен ли он, заняв государево место, получив все, о чем мечтал? А затем воскликнул: «Наслаждайся владычеством, которого жаждал!» Затем Иван IV собственноручно зарезал боярина, а тело его велел протащить с позором по Москве и бросить в навозную яму.
«Дело Фёдорова» имело страшные последствия. Сам царь и со свитой и отдельные команды опричников разъезжали по многочисленным владениям Ивана Петровича едва ли не год, и всюду устраивали казни, пожары, разорение. Погибли сотни людей, виновных лишь в том, что они состояли на службе у Федорова. Только по документированным данным число жертв составило 400–500 человек. В связи с «делом Фёдорова» в Москве и «по городам» опричники уничтожили немало высокородных аристократов, в том числе опытного воеводу князя Фёдора Ивановича Троекурова и боярина князя Андрея Ивановича Катырева-Ростовского, нескольких представителей боярского рода Шейных, Колычевых и Лыковых. Пострадала верхушка приказного аппарата земщины: полетели головы дьяков и казначеев… Тогда же погиб выдающийся военный инженер Иван Григорьевич Выродков.
С этого момента в опричной политике наступает перелом. Массовые казни становятся обычным делом. Опричнина не является темой этой книги; ее история в данном случае важна постольку, поскольку она повлияла на военное дело в России и биографии выдающихся русских полководцев. Так вот, за время опричнины репрессии выбили из обоймы вооруженных сил России несколько десятков крупных военачальников[57] .
Как же эта мрачная история задевает князя Мстиславского?
Никак.
Он выходит из нее, нимало не пострадав. От краткого ужасного периода, когда в стране бушевал опричный террор, сохранилось любопытное известие одного иноземца. А. Шлихтинг, немец, проживший несколько лет в Московском государстве и повидавший опричнину, писал об особом отношении Ивана Грозного к двум виднейшим боярам — князьям И.Д. Бельскому и И.Ф. Мстиславскому: «Если кто обвиняет перед тираном этих двух лиц, Бельского и Мстиславского, или намеревается клеветать на них, то тиран тотчас велит этому человеку замолчать, говоря так: „Я и эти двое составляем три московские столпа. На нас троих стоит вся держава“»[58].
О полной правоте Шлихтинга свидетельствуют воеводские назначения Ивана Фёдоровича в 1568–1571 гг., т. е. в момент, когда репрессии достигают пика.
Князь по-прежнему, как и до опричнины, ходит на юг либо в чине первого воеводы большого полка, иными словами, главнокомандующего, либо вторым человеком в армии после Ивана Дмитриевича Бельского. Каждый год он на несколько месяцев отправляется в поход — к Коломне, Кашире, Серпухову — по «крымским вестям». В 1569-м крымцы приходили к Новосилю, стояли на посаде, но крепость не взяли. В 1570-м — новое нападение
