этими рассуждениями согласились. Вроде, все правильно. Пошел дождь. Никто не обратил на него ни малейшего внимания. Зябко. Шли, погруженные в мысли о том, как бы достать искомое. Где бы купить. В полном молчании шагали минут десять или пятнадцать. У главного входа в парк Гордей, словно очнувшись от сна, произнес:
– А ТТ я вовсе никогда не видел. И Стечкина не видел, там патронов много. И «Гюрзу». Так что калашники нам надо… Катерина с Гордеем не дотерпели до майских праздников. Как-то выходными отправились кататься на кораблике по Москвареке. Еще холодновато, ветрит. Из-под острого железного носа разбегаются по волнам щедрые усы. Людей немного. Он усадил Катерину поближе к борту, к воде, любоваться. Она сидела-сидела, да и положила ему голову на плечо. Отдыхает женщина от своих забот-тревог, высокое небо над нею. Гордей молчит, она тоже. Такая у них получается беседа. Да и что тут говорить-то? Не то, что бы он испытывал какое-нибудь особенное счастье. Да и желание, такое сильное, как давешнее, Гордея вовсе не мучило. Нельзя сказать о его сердце, будто бы в нем занималась необыкновенная пылкость. Медленный мужик Гордей, нескорый на сердечные перемены, член его душе не указчик. Так что свидание это, приятное, конечно, до вечных мерзлот гордеевских, однако, не добралось. Да. Но одно - правда: сколько времени после отцовской кончины прошло, а немножко легче ему стало только в этот день…Граня ему должен был. И очень много притом. Этот стандартный спальный район на двадцать московских улиц до смертельной дрожи боялся военно-спортивного клуба «Факел». Четыре десятка «афганцев» и близких им по духу парней время от времени немного расслаблялись. Общество им прилично задолжало. Платить никто не собирался. Выдумали образ буйных придурков, чтобы иметь повод шарахаться в сторону и не платить. Не платить. За ужас войны, за увечья, за всю огромную черную и, как оказалось, бессмысленную работу - не платить. Ну что ж, сорок буйных придурков раза два-три в год входили в роль, назначенную им скупыми гуманистами. Если б не «Факел», если бы просто группки молодых людей, быстрых в движениях и обделенных доброй судьбой, то району пришлось бы еженедельно утирать горючие слезки. Уж очень много таких собрало здесь общежитие местного вузика с лечебно-спортивным уклоном. Ан нет, не понимали люди своего счастья, когда двум-трем вовремя не убравшимся с дороги уважаемым господам наносили легкие телесные повреждения. Где- нибудь вечером 23 февраля. Или на вэдэвэшный день. Нет, положительно, счастья не понимали: ведь это два дня, а не круглый год. Клуб держал в кулаке всю когорту железных; отпускал иногда и лишь на чуть-чуть. Но как хочется должникам, да еще боящимся кредиторов, цапнуть разочек… Порода такая. Дворняга, она редко задумывается о том пинке, который последует за укусом. О сломанной лапе, скажем, или о ребрах сломанных не думает вовсе… Евграфов зашел в «клуббункер». Где-то внизу щелкали металлические блины на штангах, хекали спарринги, жила своей веселой жизнью ударная техника. Младшой сидел за столом, попивал пивко. Нога на столе, а на ней - вторая нога. Качается на стуле, продает абонементы тем, кто не струсит их купить.
– Добрый день.
– День добрый. - Евграфова всегда поражало в таких местах одно и то же: сообщество железных, в ядре своем грубое и страшное, на поверхность, для общения с внешним миром, неизменно выталкивало очень вежливых людей. Никакой матерщины, никаких взглядов-ударов. Все тихо-мирно. Здравствуйте. Добрый день. Ребята тренируются. Ну что вы, какой криминал! Какие палатки на рынке! Какие наркотики! Я их всех знаю давно, никто на это не способен. Ну что вы. Это преувеличение. Не слушайте пустых басен. - Но только очень желательно, чтобы пришелец извне сразу точно определял, как ему дальше себя вести. Тут уж или: «Ты и я - мы одной крови», или принять вежливую холодность, не заходя за такую оградку ни на шаг. - Вам вежливо сказали, как и что? Вас ведь не обижали, не грубили вам, да? Так что ж ты, гнида, залупаешься, когда с тобой как с человеком! Н-на тебе…
– Простите, где я мог бы найти Граню?
– Алексея Васильевича Гранина?
– Совершенно верно, Алексея Васильевича.
– Не знаю. С утра был. Теперь, кажется ушел куда-то.
– Прощу прощения. Я звонил ему, мы договорились о встрече. Быть может, мне стоит его подождать? Младшой покачался еще немного. Молча. Хлебнул пивка. Все хмурился, брови подозрительно изгибал. Фасон, его и на плахе надо держать.
– Возможно, Алексей Васильевич обедает в кафе «Фортуна». Это у самого метро…
– Да, я знаю. Младшой говорил, не глядя на Евграфова, не обращая внимания на его реплику, не прерываясь:
–…Или подождите здесь. Посидите. Он будет примерно через час.
– Спасибо. И пошел в кафе его поискать. Несколько месяцев назад Граня и еще какой-то железный попали под суд. Как там оно и что там оно было - темное дело. То ли они изрядно побили некорректно сделавшего им замечание гражданина, а потом потерпевший спустил на них двух бульдогов. То ли гражданин некорректно спустил своих огромных собачин в ответ на сообщение по поводу собственной неформальной сущности, и уж за этих псин, в свою очередь, получил сполна. В состоянии глубокого аффекта Граня проделал ему косметический ремонт внешности. В первом случае Гране с подельником грозил срок. Во втором все еще могло обойтись. Какой-то там фонд помощи «афганцам» купил у родного «Столичного бизнеса» полполосы, чтоб газетчики сделали материал в защиту, ну, понимаете, итак бедных ребят били-ломали, а тут еще и на гражданке спокойно жить не дают. Евграфов заинтересовался судьбой бульдогов, как они там, сыты ли, поев человечинки? Собачушки пребывали в плачевном состоянии. Лапы-челюсти у них утратили способность как следует функционировать на очень долгий срок. Граня сказал ему: «Я такое видел, мне эти собаки - ровно ангелы небесные». Из чего следовало (материал «Волкодавы убивают солдат», № 53 за 1998 год): «вряд ли потерпевший мог защитить свою честь и достоинство при помощи столь слабого средства; а поскольку он заявил, что появление могучих животных остановило юных убийц», то… врет, похоже. Но это была еще совсем не помощь. Евграфов
