Потом она подробно рассказала историю своей жизни.
Родилась Гликерия в Греции в семье богатого торговца. В семнадцать лет вышла замуж. Имела двух сыновей. Ее муж, тоже торговец, принял участие в восстании против турецкого ига. Восстание было потоплено в крови. Ее муж и дети погибли под ударами янычарских ятаганов. При помощи большого выкупа отцу удалось ее спасти от смерти и рабства. Вместе с отцом они бежали на корабле в Константинополь к родственникам, а затем переехали в Одессу. Отец открыл на окраине города небольшую лавку, собирался расширить торговлю, но две недели назад внезапно заболел какой-то желудочной болезнью и скончался. Похоронив отца, Гликерия рассчиталась со слугами, распродала имущество, чтобы навсегда уехать из Одессы к родственникам в Стамбул. Она пошла на кладбище проститься с могилой отца. На обратном пути, уже у самого дома, ее встретили два красивых молодых человека. Они заговорили с ней на чистом греческом языке. Представились ее земляками, негоциантами, прибывшими по торговым делам на судне в Одессу. Они спросили ее имя и пригласили к себе на корабль. Развязное поведение молодых негоциантов не понравилось Гликерии, воспитанной в строгих правилах. Она вежливо, но твердо отклонила их предложение. Тогда один негоциант со смехом внезапно схватил ее за руки и насильно потащил за собой. Гликерия подняла крик. Собрались прохожие. С их помощью Гликерии удалось вырваться из цепких рук торговцев. Не помня себя от стыда и обиды, молодая женщина прибежала домой, заперлась, считая, что укрылась от своих преследователей. Но поздно ночью ее разбудил треск открывающегося окна. В его проеме появились темные фигуры мужчин. Она не успела и крикнуть, как бандиты заткнули ей рот кляпом, связали руки и ноги. Двое суток находилась она во власти этих зверей. Ее мучили, их было четверо, по очереди терзали ее. Потом они отняли все, что только представляло малейшую ценность, даже золотой нательный крестик.
– За тебя и голую паша даст хорошую цену, – хохоча сказал ей один из злодеев.
Привезти невольницу незаметно на корабль было не так-то легко. В гавани власти могли заметить неладное, раскрыть преступление. Бандиты решили доставить невольницу ночью на пустынный морской берег, а оттуда лодкой – на борт судна…
– Так оно и было бы, если бы ты не избавил меня от них, проклятых. А зачем избавил? Никому я теперь не нужна… Такая испоганенная… И ни себе, и ни людям, – закончила Гликерия свой рассказ.
В ее больших черных глазах блестели не бабьи слезы, а окаменевшее ледяное отчаяние.
Кондрат понял, что ее никакими словами сейчас не излечишь. Поэтому он нарочито сурово сказал:
– Ну и чего чепуху городишь? Какая ты там испоганенная. Кто тебе зло принес, тех уже и на свете нет. Их, поди, уже черти в аду на смоле жарят… Так что считай теперь, что этого никогда в жизни с тобой не бывало…
Его грубоватые слова, и даже сердитый тон, каким они были произнесены, показались Гликерии удивительно убедительными. Она сразу преобразилась.
– Это правда… Нет их уже… А я-то, когда ты меня за водой послал, утопиться хотела… Да передумала… Решила, надо хорошему человеку воды принесть, рану промыть да перевязать… А уж тогда и…
Кондрат разозлился.
– Будет! Я об этом и знать не хочу!.. Я про все это не ведаю и никогда ничего не слышал. И ты все это забудь! Я тебя, как стемнеет, к одним старикам отведу. Там и решим, как дальше быть…
XXII. Добрые слова
Приход Кондрата с незнакомой женщиной обрадовал и удивил Одарку с Семеном. Старики многозначительно переглянулись, после чего Чухрай погладил свои усы, что он всегда делал, когда говорил о чем-нибудь важном:
– Я ж Одарке часто говорил, что Кондрату без жинки жить не можна. Рано или поздно себе жинку выберет… Что, Одарка, говорил я тебе об этом или нет? А ну, згадай! – И Семен, довольный своей шуткой, громко захохотал.
Лица Кондрата и Гликерии покраснели от смущения и этих неожиданных слов. Особенно неловко чувствовала себя Гликерия. В ободранном платье, босая, она стеснялась в таком виде встречаться с людьми, которых видела первый раз в жизни. Что они подумают о ней? От стыда даже слезы выступили у нее на глазах.
– Да что ты, дед, говоришь? – с досадой воскликнул Кондрат.
Но Семена еще больше подзадорил смущенный вид гостей, и он продолжал улыбаясь:
– Ничего, Кондратко… Женитьба – дело хорошее. Ты ведь – казак, а не монах…
Семен, наверное, долго бы еще болтал в этом роде, если бы не сильный тумак в спину, которым незаметно наградила его Одарка. Она глянула на печальные лица пришедших, на печальный наряд женщины и сообразила, что здесь о женитьбе и речи нет… А ее муженек попал впросак – пальцем в небо… Получив такой весомый сигнал, Семен недоуменно замолк и заморгал глазами.
– Вот что, Семен, дело у нас серьезное. И совет твой нужен… Подмога Одарки.
И Кондрат рассказал о том, как отбил Гликерию от похитителей-работорговцев. Как они ограбили ее в собственном доме…
– Ох, и напустил дюк в Одессу проходимцев со всего света. На базарах нашего брата они на чем свет стоит дурят. Уже и в дома стали врываться, разбойники! А ты, Кондратий, добре сделал, что жинку из беды вызволил и с этих псов шкуру спустил по нашему, по-запорожскому…
– Ну, да лях с ними… Дело прошлое, дед… Беда в другом… В моем куреньке опасно ей оставаться, – он показал глазами на Гликерию, – у вас бы ей пожить пока…
– А что? Пусть у нас и живет, – в один голос сказали Чухраи.
– Еще не все… одна беда за собой другую тянет… Вот… она! – Кондрат сбросил с левого плеча старый кафтан, рубашку и открыл рану. Из пистоля вчера один задел…
Одарка внимательно оглядела рану.
– Пуля вышла?
– Вышла…
