вошедшему в комнату Сдаржинскому.
Виктор Петрович припал лицом к оконному стеклу, где, как на пере из павлиньего хвоста, играли светящиеся краски.
– Красиво! – сказал Сдаржинский. – Теперь мне ясно, почему народ связывает с радугой все хорошее в своих приметах.
– Увы, кузен! Я не знала об этом. Расскажите.
– Пожалуйста. По общей примете радуга – конец дождливой погоде. Недаром говорят: радуга-дуга, перебей дождя. А по другой примете, радуга – к счастью…
– Вы считаете, что в этой юдоли, полной слез, крови и горестных утрат, счастье возможно?
– Не только возможно, но и обязательно… – Сдаржинский обернулся, – для вас…
– А о себе вы не подумали?
Явная ирония, прозвучавшая в тоне Натали, рассердила Виктора Петровича, и он решил переступить «запретное».
– Мое счастье – это вы, Натали…
Кузина с досадой закусила губу и грозно свела свои тонкие брови.
– Мы же договорились…
– Дорогая кузина, будьте милосердной… Это прямой ответ на ваш вопрос.
– Вы, Виктор, становитесь просто несносным!.. Вы же знаете, я не терплю таких… таких, – она подыскивала выражение, – гусарских комплиментов.
В ее тоне прозвучало искреннее огорчение. И Сдаржинский почувствовал, что ему, видимо, не суждено когда-либо добиться ее благосклонности…
– Извините, что я так огорчил вас, – поклонился он, собираясь уйти, но Натали жестом остановила его.
– Не торопитесь, милый кузен, и не принимайте близко к сердцу слова такой капризной барышни, как я… Пожалуй, мне, а не вам следовало сейчас попросить прошения. Я. видимо, больше огорчила вас.
И, поймав его взгляд, Натали рассмеялась каким-то тихим, по-детски светлым смехом.
– Вот видите, предсказание, что радуга – счастливая примета, как будто сбылось. Теперь посмотрим завтра, как оправдается вторая часть приметы в отношении погоды. А сейчас, – Натали подала руку, – пойдемте пить вечерний чай…
И Виктор Петрович целый вечер провел в обществе кузины. Он снова (в который раз снова!) стал надеяться на близкое счастье.
А на другой день одесское небо впервые за долгие недели ненастья неожиданно залоснилось яркой синевой. Такой, словно никогда и не было в этом краю ни тяжеловесных туч, ни мутных холодных туманов…
Эта яростная синева неба, заглянув в окно, властно вызвала Натали и Виктора Петровича на утреннюю прогулку.
Жмуря глаза, они вышли к береговому обрыву. Отсюда далеко – на десятки верст были видны просторы земли и моря. Земли, что обняла коричневыми руками обоих своих берегов широкие трепетные воды вклинившегося в сушу залива, где в глубине, за пенистой каменной стеной волнолома, притаилась гавань, полная кораблей. Над их мачтами, как брызги разбившейся о камень волны, взлетали стаи чаек, обрадованных приходом долгожданной весны.
А выше мачт кораблей поднялись на береговых склонах здания города, построенные из белого и золотистого камня, увенчанный колоннами театр, окруженный массивными дворцами.
Но еще красивей земли, где раскинулся новый город и новая гавань, казалось море, покрытое сверкающими и неисчислимыми волнами, яркую синеву которых оживляли белые паруса проплывающих кораблей.
– Права ли была я, Виктор, когда хотела, чтя утрату любимого, уйти от красоты земной в монастырь? – порывисто спросила Натали своего спутника.
Сдаржинский понял, что ему нужно сейчас не убеждать ее, а лишь поддержать то, к чему пришла она после долгих раздумий.
– Вы пришли к истине, Натали. Если бы люди не умели осилить горе свое, сама жизнь на земле иссякла бы. – Он остановился, подыскивая слова более убедительные.
Но Натали поняла и крепко до боли сжала его руку.
– Мне страшно! – вдруг прошептала она.
– Отчего?
– Мне страшно, – повторила Натали, – что я была так близка к тому, чтобы отрешиться от жизни… И если б не ты, не ваш страх за меня… это совершилось бы. – На ее глазах заблестели слезы.
– Успокойтесь… Все страшное миновало.
– Нет! Я еще очень боюсь. Правда, уже другого…
– Чего же?
– Я боюсь быть помехой… Я вижу, как постоянно отрываю вас от дел ваших… от благородных помыслов…
– О, не бойтесь! Вы станете не только другом моим, но и помощницей… Мне так не хватает вас и ваших
