трудно не усмотреть в действиях князя внимание к мистическому вмешательству Бога в земные дела. Трудно не увидеть его готовность покориться воле Божьей, действовать с нею, во имя нее. А такое благочестие дается редко и, возможно, свидетельствует об особой отмеченности свыше.
А вот и еще одно отличие Пожарского: прежде всякого другого имущества по завещанию раздает он близким людям — жене, сыновьям, любимому зятю — иконы…
Не деревни и села.
Не шубы.
Не сабли.
Не серебряные кубки.
А иконы.
Для подобного выбора нужно особенное религиозное чувство — такое, чтобы пронизывало всю жизнь и диктовало в ней главные приоритеты.
Образ Богоматери, пережив бури многих времен, оставался на воротах московской усадьбы князя до XIX века.[412]
Наконец, еще одно невиданное событие в жизни полководца.
Когда Первое земское ополчение двинулось из Ярославля в Ростов, Дмитрий Михайлович на какое-то время покинул его. «…A сам с небольшим отрядом пошел в Суздаль — помолиться к Всемилостивому Спасу и чудотворцу Евфимию и у родительских гробов проститься», — сообщает летопись[413].
Не понимая князя, не понимания и сам дух Смутного времени, упрекают его: дескать, кампания в разгаре, а он моления возносит да к гробам приникает! Торопиться надо, не ко времени всё это!
Во-первых, пока Дмитрий Михайлович совершал путешествие к суздальским святыням, армия не останавливала марша.
Во-вторых, у Пожарского имелись все причины поступить именно так. Да, в ту пору любое крупное дело начиналось с молебна — нашему бы времени вернуться к сей традиции. Но земцев встречали с молебнами и провожали с молебнами во всяком городе. Суть беспокойства Пожарского — иная, более сложная. Чаша грехов русской земли переполнилась. Крови праведников не хватило во время «Страстного восстания», чтобы Бог дал им «одоление на враги». И другой крови праведников не хватило — когда Первое земское ополчение пришло под Москву очищать ее от чужеземцев, да замарало святое дело свое бесчинствами. Теперь князь вел к русской столице последнее, что еще могла собрать земля, теперь он хотел чистоты во всяком действии… и теперь он страшно тревожился: хватит ли праведности на сей раз?
У Пожарского, как видно, имелось сильное мистическое чутьё. Он захотел отделиться от соратников и вознести Господу моления сам, лично, в одиночестве. Князь просил у Бога многого. Один из его небесных покровителей, святой Димитрий Солунский, молил когда-то Господа об избавлении родной Солуни от беспощадного врага: «Господи, не погуби град и людей. Если град спасешь и людей — с ними и я спасен буду, если погубишь — с ними и я погибну». Из любви к одному праведнику Бог спас целый город. Теперь настал черед Дмитрия Михайловича молить теми же словами и просить Бога из любви к нему — воину, содержащему себя в душевной чистоте, спасти Москву.
Ну а если не дарует Господь того, о чем хотел умолить его князь, что ж… да будет воля Его. Тогда из Москвы Пожарскому домой не вернуться и отеческих гробов более не видеть. Самое время попрощаться с ними.
На Руси всякое великое дело — мистика. У нас она, кажется, виднее, чем у других народов. Не сильнее, нет, — Бог всех любит, не нас одних, — но именно заметнее, нагляднее. Учат нас, учат, а мы по сию пору слабы душами. Но иногда является большой праведник и большого разумения человек. Он понимает. И он спасительно ходатайствует за всех нас, грешных русских людей.
Дал же Бог Пожарскому по молитвам его…
Умер князь в 1642 году, в ореоле большой славы, до конца исчерпав свой долг перед отечеством и родом. Прах его приняла земля, окруженная стенами Спасо-Евфимьева монастыря.[414]
Высота
Вместо послесловия
«Не нужно особенно зорких глаз, чтобы рассмотреть, чем именно всегда были исполнены побуждения Пожарского. Не за личные цели он стоял и не целям какой-либо партии он служил; он стоял за общее земское дело и служил ему чисто, прямо и честно. Вот эти-то обыкновенные его дела и действия и придали его личности необыкновенное для того времени значение, которое было хорошо понято в Нижнем и там же обозначено желанием найти воеводу, который бы «в измене не явился», который бы не припадал на всякие стороны, смотря, где выгоднее для чести или для корысти, как поступало великое большинство тогдашних князей, бояр и воевод». Так пишет о русском воеводе И. Е. Забелин. И оценка эта, пожалуй, ближе всех прочих к правде факта.
