мужчины и глупой женщины порождает многодетную семью. Запомни эту мантру, дружок, и повторяй её чаще.
– Илья, ты дома? – устала звать Ирка.
Пролетарии пусть пролетают мимо!
– Ах, вот где ты спрятался, – Ирка распахнула дверь ванной комнаты. – Ты меня не слышишь.
«Определённо, у неё был умный муж, – решил я. – Пора поумнеть и мне.»
Когда я вернулся, Маринки дома не было. Пролистал на АОНе список входящих и, к большому удивлению, тёщиного номера не обнаружил, зато увидел серию звонков с неопределившегося – примерно в десять вечера, в полночь, в час и в три ночи. Я готов был голову прозакладывать, что это нападал безмолвный звонильщик, который вчера застенчиво молчал в трубку. Кто он? Спортсмен из патриотического клуба?
Или как-то связан с красноярскими делами?
Последняя мысль привела меня в беспокойное состояние. Я слонялся по квартире, мучаясь пустыми догадками. Какие красноярцы могли добраться до моего номера? Михаил Соломонович? Но он позвонил бы Гольдбергу. Следователь прокуратуры? Он отмалчиваться бы не стал и, скорее всего, по его наводке меня сначала приняли менты из отдела и немного погнобили в ИВС, чтобы продолжить разговор в приватной обстановке. Может быть они и звонили? Да вряд ли, знаю я мусорские прокладки, легавые меня к телефону попросили бы по имени-отчеству, дабы убедиться, что дома именно я, а потом только выдвинулись в адрес. Значит, не менты.
Отчего-то подумалось про Лепяго, но это были вообще глупости и параноидальный бред. Смешно даже думать такую чушь! Лепяго давно мёртв.
Тогда кто? Маринка с мобильника? А почему не с домашнего мамочкиного телефона? На всякий случай я включил свой сотовый и обнаружил поступивший вызов аккурат с тёщиного аппарата. Один. В двадцать два сорок семь. Маринка подёргала меня за поводок, но средство привязи не сработало, и она успокоилась. Но почему не позвонила домой? Решительно не понять женскую логику!
Кстати, куда моя благоверная пропала?
Я задержал палец над кнопкой вызова, раздумывая, дёргать за поводок или не дёргать, и в последнюю секунду отвёл. Негоже уподобляться ревнивой женщине. Мы, мужчины, не такие.
–
– пропел я на мотив из «Джентльменов удачи».
Мы, джентльмены удачи, люди великодушные. По пустякам не тревожим.
Что же это за чудак с неопределившегося всю ночь названивал?
– Да нет, чушь! – встряхнул я головой.
Дурацкая уверенность, что молчание в трубке, настойчивые звонки и мёртвый директор краеведческого музея крепко связаны вместе, неотступно сверлила мозг.
– Гон, это гон! – громко сказал я. – Всё, завязываю пить! До белочки уже допился, гоню всякое.
Страшная мысль пришла мне в голову.
– А что это я сам с собой разговариваю? – спросил я и в испуге замер, бегая глазами по сторонам.
В комнату било солнце, за окном был день, но на душе сквозило чем-то жутеньким. Ведь, наверное, не просто так. Но отчего же тогда?
«Слушай сердце,» – учил меня Афанасьев.
Сердце мне подсказывало лечь на пол и затаиться.
Эх, Петрович, сгинул ты со своими советами. Что же мне теперь делать- то?
Может быть, Славе брякнуть? Уж не он ли пытался меня выцепить на пьянку? Но почему тогда на мобильник не звонил? Нет, это не Слава. И не патриоты. Ласточкин знал номер моей трубы, а молчаливому придурку был известен только домашний.
Что же это за такой отсталый реликт цивилизации?
Интуиция подсказывала только одно – Лепяго. Перед глазами сразу возник образ согбенного шута в парке с наброшенным капюшоном, из-под которого недобро поблескивают паучьи глаза и кривится глумливая улыбка. Это было невыносимо.
Сердце чуть не разорвалось, когда в замке заворочался ключ. Мелькнула догадка, что сейчас войдёт Андрей Николаевич, вооружённый длинной эвенкской пальмой. Но где он взял ключ? Ясно – отобрал у Маринки, подкараулил во дворе, изрубил её и обыскал труп! Мысль была настолько абсурдной, что я сначала испугался, а потом с облегчением рассмеялся. Пальма у северных народов – простой сельскохозяйственный инструмент вроде нашей косы, можно использовать в качестве оружия, но никто не использует.
Не говоря уж о вероятности появления на пороге воскресшего директора усть-марьского краеведческого музея.
А Маринка – вот она! В мешке полиэтиленовом что-то тащит.
– Здравствуй, дорогая! Как съездила? Как мама?
– Отлично. Тебе привет передаёт.
Должно быть, после избавления от призрака Лепяго я просто сиял. Маринка даже удивилась, приписав столь неуёмную радость привету от тёщи.
– Что ты такой?..
– Какой? – насторожился я.
– Довольный.
– Давно тебя не видел, вот и рад. Что в пакете?
– Кабачков купила по дороге. Пошли на кухню.
Кабачков! Как немного оказывается нужно человеку для полного счастья. Достаточно встретить вместо мёртвого пришлеца живую и здоровую жену.
– Ты никого во дворе не видела? – ни к селу, ни к городу брякнул я.
– Никого, – удивилась Маринка. – А кого я должна была увидеть?
– Н-ну… не знаю, – проблеял я. – Просто.
– Какой-то ты нервный сегодня, – заметила супруга, вываливая в раковину мелкие белые кабачки. – То смеёшься, то вопросы странные задаёшь. Что с тобой?
– Сложно сказать, – пожал я плечами. – Наверное, растворителя нанюхался.
– С какой стати ты теперь растворитель нюхаешь?
– Надо. По работе.
– По РАБОТЕ??? – понятие работы и моей личности определённо не сочеталось в голове Маринки. Она даже овощечистку отложила. – Куда это ты устроился?
– Как ты правильно догадываешься, моё отвращение к производительному труду непобедимо, – начал я с вкрадчивой проникновенностью. – То, чем я занимаюсь, можно назвать реставрационными работами.
– Реставрационные работы с растворителем? – кабачковые шкурки споро летели в раковину. – Старую мебель восстанавливаешь?
Совместная жизнь с кладоискателем не прошла впустую.
«Что я восстанавливаю, тебе лучше не знать, – подумал я. – Иначе крыша поедет от жадности.»
– Угадала, – изобразил я полную капитуляцию перед неумолимой поступью железной логики. – Поскольку кладов найти не удалось, пришлось набрать антикварной мебели. Сибирские купцы знаешь какими монстрами свои апартаменты обставляли! Вот и привезли целый грузовик. Здесь отреставрируем, в Москве продадим. По-моему, неплохое вложение денег.
– А этот кабачок оставим на развод, – по-хозяйски прикинула Маринка.
Развод! Столь много в этом слове для сердца моего слилось, что и вспоминать
