товарищей снайпер перещёлкал раньше, чем те пустили в ход свои вертикалки, истратив на каждого аккурат по патрону.
Положил наповал, каждого точно в сердце, доказав преимущество снайперской винтовки Драгунова перед охотничьим оружием в условиях дикой природы. Мы с «калашами» тоже пасовали. Пухлый, восстановив картину происшедшего, приказал нам оставаться на месте.
– Немец бродит где-то поблизости, – объявил он, забрав у Глинника ганс-винт, – я попробую его выследить. Вы сидите тихо. Не вздумайте стрелять на звук, можете меня зацепить. Тогда вернусь – буду всех трахен зи попен! Вообще замрите. Не маячте. Не пердите и не курите, а то на запах такие неприятности поналетят, что ваши обугленные трупики будут жевать ёжики в кустах. Всё поняли?
Мы угрюмо выразили согласие. Оставаться в Синяве навечно никто не хотел. Тем более, с очком, порванным на британский флаг. Уже смеркалось. Жуткий день продолжал своё кровопролитное течение.
Пухлый исчез между деревьями, словно растаял. Мы посидели немного, тише мыши, но потом человеческая натура взяла своё. Крейзи закурил в кулак, выпуская дым к земле. У Димы запищала «Моторола» и он ответил, чтобы попозже перезвонили. Глинник взял вовановский АКМ и вызвался побродить вокруг стоянки. Я не возражал. Охранение – штука нужная. Не хватало ещё, чтобы снайпер подкрался незамеченным на расстояние прямой видимости. Мы хоть и засели весьма укромно (местность изобиловала кустарником), однако от русской инкарнации Дерсу Узала можно было ждать чего угодно.
Бесспорно, замысел Пухлого – отсидеться до темноты, а ночью покинуть лес – имел рациональное зерно: по ночнику немцы воевать не станут. В принципе, до Мурманского шоссе дойти можно часа за три, если рысить налегке, бросив рюкзаки и оружие. Автоматы всё равно придётся ныкать. Не ловить же с ними машину на трассе? Вариант, в целом, был приемлемый, только не для меня. Стопорнуть тачку и уехать в город я не мог. Оставленная на даче «Нива», а, главное, Доспехи Чистоты вынуждали прорываться к фазенде. И остальных тащить за собою – один в поле не воин.
Ба-бах! – раскатилось по лесу. Без боёв Синяву пройти не удалось. Мы завозились, стараясь определить направление. Ба-бах! Лупцевали из ганс-винта. Так громко могла шмалять только винтовка с запирающимся затвором.
Значит, Пухлый выпас наёмника и уничтожил его!
С автоматами наперевес мы рванулись в сторону выстрелов.
– Чо, Вован?! – едва завидев его, закричал Крейзи.
– «Чо, чо» – болт в очо! – прокомментировал Чачелов и так посмотрел на Сашку, будто хотел дать ему в бороду, но с трудом удержался. – Вы куда выперлись, представители гуманоидной расы?
– А что? – растерялся Крейзи. – Мы думали, ты подбил древолаза.
– Сначала научись думать, – зло сплюнул Пухлый. – Я вам что сказал делать? Сидеть на жопе ровно!
– Мы и сидели, – обиделся Крейзи.
– О-о, какая П.О.П.С.Н.Я! – надрывно воскликнул Пухлый. Свойственная ему флегматичность исчезла. Впервые я видел Вована таким взбешённым и сильно растерялся. Опешили и остальные трофейщики. – Сидели они! А где тогда Глинник?
Глинника среди нас и вправду не оказалось.
– Где он? – почуяв непоправимое, спросил я.
– Похряли, – угрюмо бросил Пухлый и повёл нас к Глиннику.
Похожий в полевой форме на немецкого часового, наш соратник раскорячился под кустом неподалёку от стоянки. Фельдграу была залита кровью. Древолаз зарезал его как охотника: полоснул ножом по горлу и рассёк вместе с артериями голосовые связки, чтобы страж предсмертным воплем не поднял тревогу. Разрез был очень длинный и глубокий – от уха до уха. Чувствовалась умелая рука. Чтобы научиться так пластать, надо было пройти большую практику.
Кто-то с огромным опытом смертоубийств за спиною неприметно ходил рядом с нами, постепенно сжимая круги.
– Иду по следу, – стал рассказывать Пухлый, поглядывая главным образом в мою сторону, – вижу, он с телом возится. Такой весь в масксети, в лохмах, ветках, бесформенный, как большая кочка, даже винтовка зелёными тряпками обмотана. Вот ты какой, думаю, деточка! Выстрелил в него – он пропал. Отшагнул и исчез, я не заметил, куда он спрятался – далеко было, да и темно уже. Жахнул повторно туда, где он мог находиться. Промазал, ебучий случай.
– Как теперь поступим? – поинтересовался Дима.
– Будем уматывать, и так потери несём, – сказал Пухлый. – Преследовать засадного немца слишком опасно, он сейчас вдесятеро бдительнее стал. Поэтому сваливаем. Враг отступил, время у нас есть. Скоро стемнеет – никаких следов не отыщешь.
Мы помчались собираться и оправляться. Переобуться, кому надо. И прочее, что необходимо перед маршем. Идти придётся далеко, без остановки и быстро.
Достав из рюкзака АПС, я отошёл облегчиться по большому. Терпеть не могу справлять нужду прилюдно. Я всё-таки джентльмен, и даже в обстановке повышенного риска стараюсь соблюдать приличие.
Чтобы не испачкать штаны, я забрался на величественный пень с трухлявой сердцевиной и нагадил ему в душу. Автомат стоял прислонённый рядом. В руке я держал пучок широкой травы.
Звенели комары. Сгущались сумерки. Приглушённо журчал впереди ручей. Даже безгласный организационный шум нашей кодлы казался не столь уж громким.
Пользуясь случаем, я рассмотрел рассаженные утром колени. Царапины покрылись грязной коркой, словно я лазил на четырёх костях, как минимум, неделю. Вообще-то мои внутренние часы примерно столько же и отстучали: наполненный вереницей запредельной остроты приключений день стоил обычных семи суток моей чрезмерно богатой впечатлениями жизни.
Сделав дело, я встал, застегнулся и взял автомат. Уходить почему-то не хотелось. Я вдруг понял, что остался наедине с Лесом. А Лес был нечто большим, нежели скопище деревьев, выросших на костях мертвецов. Он звал меня, и я шагнул вперёд.
Я полностью отдавал отчёт в том, что делаю. Знал, что в лагере меня покамест не хватились, а если хватятся – тотчас поверну назад. Однако, время в запасе имелось.
Влекло меня к ручью. Едва он показался из-за деревьев, как я остановился. Сделал ещё шажок и замер не дыша. Весьма кстати.
Из зелёной копны, которую я поначалу принял за растительный сгусток, выбрался человек. Он был высок и налысо брит. Лицо его показалось мне смутно знакомым. Человек снял заляпанную кровью милитари, оставил ружьё, напоминающее толстую замшелую ветку, и принялся отмываться в ручье. Правую половину спины и плечо покрывала сложная вязь татуированного кельтского узора. Я ни у кого из знакомых не мог припомнить такой.
Не рискуя далее испытывать судьбу, я опустил глаза. Люди чувствуют, когда на них смотрят, а, заметь меня этот человек, – одним трофейщиком станет меньше.
Вот я и стоял, ждал, когда он завершит омовение. Внутри у меня царило странное оцепенение и покой. В подобный коматоз, наверное, впадает птичка, когда мимо проползает змея. Древняя защитная спасительная реакция.
Человек так и не допёр, что за ним подглядывают. Стемнело, да и мой КЗС обладал неплохими
