В общем, это было вполне логично, и Ивор больше не сказал ни слова. И зря, как оказалось впоследствии, ибо идея эта была совершенно ошибочной.
– О чем речь? – спросил принц.
– Об Овейне, – ответил ему Левон, с трудом сдерживая сильное возбуждение. Лицо его прямо-таки светилось. – Я хочу разбудить Спящих и выпустить на волю Дикую Охоту!
На какое-то время все примолкли.
– Вот это здорово! – воскликнул Диармайд, и Дэйв успел заметить, как блеснули его глаза; точно так же блестели глаза и у Левона.
Герейнт рассмеялся – тихим тревожным смехом.
– Да уж, здорово, – повторял он, посмеиваясь как бы про себя и раскачиваясь взад-вперед, взад-вперед.
И только тут они заметили, что Тэйбор потерял сознание.
К утру он, правда, вполне пришел в себя и даже вышел проводить их – бледный, но веселый и приветливый. Дэйв предпочел бы остаться с дальри, если бы было можно, но, похоже, он со своим Рогом Овейна был больше нужен там, да и Левон с Торком отправлялись вместе с отрядом Диармайда, так что все шло, как надо. К тому же все они должны были вскоре встретиться снова в Гвен Истрат. В Морвране – так, кажется, называлось то место, о котором говорил Герейнт.
У него в ушах все еще звучал тот негромкий смех шамана, когда они выехали из лагеря и двинулись на юг, к дороге, ведущей в Парас Дервал, точнее – к тому месту, откуда она начиналась: на западный берег озера Линан. При нормальной погоде, как сказал Левон, они бы срезали изрядный кусок пути, поехав прямо через северные пастбища Бреннина, но сейчас это было совершенно невозможно, ибо эта кошмарная зима покрыла все поля снегом и льдом.
Кевин, на редкость задумчивый, ехал бок о бок с двумя воинами из отряда Диармайда, один из которых был тот самый великан, на которого Кев так безрассудно прыгнул вчера, после ночного сражения. Дэйва это очень устраивало: с Кевином ему разговаривать совершенно не хотелось. Гнусный тип! Если именно это чувство люди обычно называют ревностью, то ради бога. Ревность так ревность. Он и не подумает никому ничего объяснять. И уж тем более кому-то признаваться в том, что сам когда-то отказался от этой девушки – ради Кинуин, встреченной в лесной чаще. Он навсегда сохранит в своей душе то, что ему сказала богиня.
«Она принадлежит Торку», – возразил он ей тогда.
«А что, разве у нее нет иного выбора?» – ответила ему Кинуин и засмеялась. А потом исчезла.
Нет, все это касалось только его одного.
Хотя в данный момент ему больше всего хотелось никогда не разлучаться с теми, кого он называл своими братьями, – ибо они действительно стали братьями после той клятвы, которую дали друг другу в Пендаранском лесу. А потом он почему-то мысленно вернулся к тем мгновениям в раскисших полях возле Стоунхенджа, где Кевин тогда объяснял охранникам, мешая французский и английский, зачем им с Дженнифер понадобилось вторгаться на запретную территорию. Это было поистине замечательное представление, и продолжалось оно практически до того самого мгновения, когда они, все четверо, ощутили внезапный удар силовой волны, который бросил их друг к другу и закрутил в холодной, темной спирали Перехода между мирами.
Глава 3
Это, как поняла Дженнифер теперь, когда знакомый мертвящий холод Перехода остался позади, была та же самая комната, что и в первый раз. А вот во время ее второго Перехода они с Полом истратили столько сил, что от изнеможения упали на колени прямо на заснеженной улице Парас Дервала, где и очутились, сами не зная, почему.
Именно в этот момент она и почувствовала первые приступы боли: роды начались преждевременно. Пол, еще не совсем пришедший в себя, все пытался подняться на ноги, а над головой раскачивалась на ветру знакомая вывеска: «Черный кабан». А потом там, куда он отвел ее, она увидела ту женщину и вспомнила, как та плакала когда-то на пороге своего дома, выходившего на зеленую лужайку, где дети играли в та'киену, и этот путь сразу показался ей совершенно ясным и правильным.
Так они оказались в доме Вэй, и там родился Дариен, и после этого, похоже, даже сама душа ее стала иной. Вернувшись из Старкаша, Джен все время чувствовала, что мир вокруг нее состоит из одних лишь острых углов и неопределенных ответов на мучившие ее вопросы. Ее родной, ее собственный мир обрел какой-то зловещий оттенок, а сама возможность возвращения хотя бы на один день к обычным человеческим взаимоотношениям казалась смешной и безнадежной абстракцией. Она была буквально вывернута наизнанку, выпотрошена этим Могримом. Разве такое поддается исцелению?
А потом явился Пол и сказал ей то, что сказал; и его спокойный голос открыл перед ней как бы новую сияющую тропу в будущее. Ни больше, ни меньше. И как бы ни был велик и всемогущ Ракот Могрим, он все-таки мог далеко не все на свете. И он оказался не в силах помешать Ким вытащить ее из Старкаша.
И не смог помешать ей родить сына.
По крайней мере, так она думала, пока, леденея от ужаса, не увидела там, в своем родном мире, Галадана. И не услышала, как он говорит, что она непременно умрет, что означало: умрет ее ребенок.
