– С юго-востока – это не Могрим, – пробормотал Ивор. – Ты совсем не видел корабля? – спросил он Тайрнона.
– Я не ясновидящий, – терпеливо объяснил маг. – Я могу ощущать до некоторой степени присутствие магии, как в этом шторме, и я могу дотянуться до другого мага через приличное расстояние. Если бы корабль вернулся, я бы его нашел или Лорен сам бы уже со мной связался.
– И значит, – тяжело произнес Айлерон, – корабль не вернулся или же Серебряный Плащ не вернулся вместе с ним. – Его темные глаза на долгое мгновение встретились с взглядом Тайрнона. Вечерний ветерок шевелил траву раскинувшейся вокруг них Равнины.
Все молчали; ждали, когда заговорит Верховный король. По-прежнему глядя на Тайрнона, Айлерон сказал:
– Мы не можем ждать. Мы продолжим путь на север, к Гвиниру, немедленно, а не утром, как планировали. У нас еще есть, по крайней мере три часа светлого времени, когда можно двигаться.
Он быстро объяснил Ниавину и магу, что произошло во время битвы две ночи назад.
– Мы получили преимущество, – мрачно сказал он, – не нами самими завоеванное, а благодаря мечу Овейна и заступничеству Кинуин. Мы должны воспользоваться этим преимуществом, пока армия Могрима полна страха и растеряна. Видит Ткач, я бы все отдал, чтобы Лорен и Видящая были сейчас с нами, но мы не можем ждать. Тайрнон из Сереша, ты будешь действовать в качестве моего Первого мага в тех битвах, которые нам предстоят?
Он никогда не заходил столь далеко в своем честолюбии, никогда не метил так высоко. Когда он был моложе, это считалось недостатком, потом, постепенно, с течением лет, с этим смирились и стали относиться к нему снисходительно: Тайрнон такой, какой есть, говорили все и улыбались, произнося это. Он был умным и надежным; очень часто у него бывали полезные озарения в важных вопросах. Но полного, веселого мага никогда не считали – да он и сам себя не считал – важной фигурой в каком-либо деле, даже в мирное время. Важными фигурами были Метран и Лорен.
Он довольствовался существующим положением вещей. У него были его книги и исследования, которые имели огромное значение. Он пользовался удобствами Дома магов в столице: слуги, хорошая еда и питье, дружеская компания. Ему доставляли удовольствие привилегии ранга, а также сопутствующий им престиж. Немало придворных дам Айлиля находили дорогу в его спальню или приглашали его в свои надушенные покои, а ведь они и не поглядели бы в сторону пухлого ученого из Сереша. Он серьезно относился к своим обязанностям мага, несмотря на все свое общительное добродушие. Они с Бараком тихо, без суеты, выполняли задачи мирного времени и незаметно служили буфером между другими двумя членами Совета магов. На это он тоже не жаловался. Если бы его спросили в последние годы царствования Айлиля, перед наступлением засухи, он бы причислил свою нить на Станке к числу наиболее отмеченных благосклонным вниманием Ткача.
Но засуха пришла, и над Рангатом взвилось пламя, и Метран, который некогда был не только умным, но и мудрым, стал предателем. Поэтому сейчас они оказались втянутыми в войну против освобожденной мощи Ракота Могрима, и он, Тайрнон, вдруг стал Первым магом Верховного короля Бреннина.
И еще он остался, – по крайней мере, так говорило ему со вчерашнего утра невысказанное, дурное предчувствие, просыпавшееся при малейшем повороте его мыслей, – единственным магом во Фьонаваре. Со вчерашнего утра, когда был уничтожен Котел Кат Мейгола. Он не знал об этом ничего конкретного, ничего не знал о последствиях этого уничтожения, это было лишь смутное предчувствие, настолько слабое и пугающее, что он не хотел о нем говорить, не хотел дать ему четкого названия даже в мыслях.
Но чувствовал он себя одиноким.
Солнце село. Дождь прекратился, и облака разбегались к северу и к востоку. Небо на западе все еще хранило последние краски заката. А на берегу у Анор Лайзен уже темнело, когда Лорен Серебряный Плащ завершил правдивый рассказ о том, о чем необходимо было рассказать.
Когда он закончил, когда его тихий печальный голос смолк, собравшиеся на берегу услышали, как светлый альв Брендель зарыдал о душах своего народа, погубленных во время плавания вслед за песней. Сидящая на песке Дженнифер, которая гладила лежащую у нее на коленях голову Артура, увидела, как Диармайд с искаженным страданием выразительным лицом отвернулся от стоящей на коленях фигуры альва и обнял Шарру из Катала, не в порыве страсти или желания, а в неожиданном поиске утешения.
У Дженнифер самой по щекам текли слезы; они продолжали литься, и она вытирала их, горюя о своем друге и его народе. Затем, опустив глаза, она увидела, что Артур очнулся и смотрит на нее, и внезапно она увидела свое отражение в его глазах. И пока она смотрела, одна-единственная звезда, очень яркая, пролетела в падении через ее отражение.
Он медленно поднял руку и прикоснулся к ее щеке там, где ее касалась рука Ланселота.
– С возвращением домой, любимый, – сказала она, слушая горе разбитого сердца светлого альва, который привел ее к этому месту, и все время ощущая внутри себя терпеливое неумолимое движение Станка Великого Ткача. – Я отослала его прочь, – сказала она, ощущая эти слова как основу для ткани, сотканной пронесшимся штормом. История снова повторялась. Скрещение, сплетение нитей.
Артур закрыл глаза.
– Почему? – спросил он почти одними губами, без звука.
– По той же причине, по которой ты привел его обратно, – ответила она. А затем, когда он снова посмотрел на нее, она причинила ему ту же боль, какую причинила Ланселоту: чтобы сделать это и покончить с этим, потому что и он тоже имел право знать.
И пока Джиневра, которая в Камелоте была бездетной, рассказывала Артуру о Дариене, свет исчез с неба на западе и первые звезды появились над головой. Когда она закончила, смолкли и тихие рыдания Бренделя.
