невозможно!»
Да, Рэчел тогда завоевала всех слушателей и разом обскакала всех виолончелистов, когда-либо выходивших из стен музыкального факультета! И сегодня уже несколько раз ей звонил дирижер симфонического оркестра Торонто. Предлагал сыграть концерт для виолончели с оркестром Дворжака. Пятого августа на площади Онтарио. Вчерашней выпускнице. Просто неслыханно! Так что они поехали обедать к Уинстону и пустили на ветер сотню долларов из той жалкой стипендии, которую он получал на своем историческом факультете.
– А то еще и дождь возьмет да пойдет! – продолжала Рэчел. «Дворники» методично рисовали на ветровом стекле два мутноватых сектора. Лило как из ведра.
– Ничего, оркестр-то размещается под крышей, – весело ответил он. Пожалуй, чересчур легкомысленным тоном. – Да и первые десять рядов тоже. К тому же, если пойдет дождь, матч на стадионе отменят и тебе не придется состязаться в громкости с болельщиками «Голубых соек». Так что ты, детка, в любом случае останешься в выигрыше!
– Мда… Что-то ты сегодня уж очень развеселился. Тебе не кажется?
– Это верно, – услыхал он голос того человека, каким был когда-то. – Сегодня мне действительно весело. Очень весело.
Он обогнал едва ползущий «Шевроле».
– Жаль, черт побери, – сказала Рэчел.
ПОЖАЛУЙСТА, молил где-то в глубине Священной рощи, в глубине его собственной души еле слышный растерянный голос. О, ПОЖАЛУЙСТА! Но теперь было уже поздно: он сам открыл эту дверцу, сам прошел почти весь путь до конца. И для него, висящего на Древе Жизни, у Бога не находилось жалости. Да и откуда у Бога жалость? И он, Стрела Мёрнира, был теперь настолько обнажен и открыт, что капли того, тогдашнего дождя падали сквозь него, сквозь его душу.
– Ах как жаль, черт побери! – снова сказала она.
– Чего тебе жаль? – услышал он свой удивленный вопрос. И снова увидел, как все начинается. Это был тот самый момент. «Дворники» работали как каторжные. Они ехали по Озерному бульвару. И только что обогнали синий «Шевроле».
Она молчала. Он глянул в ее сторону и увидел, что она бессильно уронила руки на колени, до боли стиснув тонкие пальцы, и сидит повесив голову. Да в чем же дело? В ЧЕМ ДЕЛО?
– Мне нужно кое-что сказать тебе.
– Я заметил. – Господи, где же его спасительная ирония?
Она быстро на него глянула. Ее темные глаза. Таких глаз ни у кого больше нет!
– Я обещала, – сказала она. – Обещала, что непременно поговорю с тобой сегодня же.
ОБЕЩАЛА? Он все еще пытался держать себя в руках – сейчас он видел, как ему это было трудно тогда.
– Рэчел, в чем дело?
Снова перед ним эти глаза. И эти руки.
– Тебя не было целый месяц, Пол.
– Ну да, я уезжал. И ты прекрасно знаешь почему. – Он уехал на четыре недели перед ее выпускным концертом, убедив и ее, и себя, что это пойдет ей только на пользу. Но Рэчел это расставание показалось чересчур долгим. Он, Пол, слишком много для нее значил. Она тогда играла по восемь часов в день, и ему хотелось, чтобы она сосредоточилась исключительно на своей музыке. И он решил уехать – они с Кевом сперва полетели в Калгари, а потом он взял у брата машину и погнал по шоссе на юг, через Скалистые горы, к калифорнийскому побережью. Ей он звонил дважды в неделю.
– И ты прекрасно знаешь почему, – снова услышал он собственный голос. Так все и началось.
– Ну что ж, у меня по крайней мере было время подумать.
– Подумать всегда полезно.
– Пол, пожалуйста…
– Да чего ты от меня хочешь?! – взорвался он. – Можешь ты прямо сказать, в чем дело?
Так, так, так.
– Марк попросил меня выйти за него замуж.
Марк? Марк Роджерс, ее аккомпаниатор. В прошлом году закончил консерваторию по классу фортепиано. Довольно симпатичный. Тихий, мягкий. Может быть, излишне женственный. Он ей совершенно не подходит. Нет, все это просто не укладывалось в голове!
– Ну что ж, – сказал он. – Бывает. Тем более когда у людей общая работа и общая цель. Театральный роман, так сказать. Ну влюбился парень. В тебя же так легко влюбиться, Рэч! Но почему такие трагические интонации?
– Потому что я собираюсь сказать ему «да».
Вот так. Без предупреждения. Выстрелила – и наповал. И ничто, главное, такого удара не предвещало. И летней ночью ему вдруг стало ужасно холодно. Ужасно!
