На этот раз его улыбка сулила нечто худшее.
Комната наверху, прямо над теплой кухней, предназначалась для самых надежных — или щедрых — постояльцев. Сегодня там поселился почтовый курьер из Сарники по имени Загнес, уже много лет путешествующий по дорогам. Он славился порядочностью и не слишком много требовал от девушек, иногда ему просто хотелось иметь теплое тело в постели в осеннюю или зимнюю ночь.
Касию, новенькую и самую молодую из служанок постоялого двора, которую без конца посылали к жестоким клиентам, еще никогда к нему не отправляли. Деана, Сирена, Кафа — все они ходили к нему по очереди, когда он останавливался здесь, и даже боролись за возможность провести спокойную ночь с За-гнесом из Сарники.
Касии доставались грубияны. Она была светлокожей, как большинство инициев, и у нее легко появлялись синяки, поэтому Мораксу обычно удавалось содрать с мужчин дополнительную плату за нанесенный ей ущерб. Это ведь был постоялый двор имперской почты, постояльцы располагали деньгами и дорожили своим положением в обществе. Никого на самом деле не волновали синяки на теле купленной служанки, но большинство клиентов — только не настоящие аристократы, которым было совершенно все равно, — не хотели выглядеть жестокими или невоспитанными в глазах своих товарищей. Моракс с большим мастерством изображал благородное негодование и даже грозил от имени всей имперской почтовой службы.
Если Касии разрешали провести ночь с Загнесом в лучшей комнате, то лишь потому, что Моракс чувствовал неловкость, имеющую к ней какое-то отношение. Или — новая мысль — потому что сейчас у нее не должно быть синяков.
Уже несколько дней она замечала, как распадаются небольшие группки людей, как посетители внезапно перестают перешептываться, когда она входит в комнату, ощущала на себе внимательные взгляды во время работы. Даже Деана перестала ее изводить. Прошло уже десять дней с тех пор, как на солому ее постели вылили помои для свиней. И сам Моракс был слишком уж добрым, с того самого позднего вечера, когда к нему пришли несколько человек из деревни. Они пришли на постоялый двор с факелами, под холодными звездами.
Касия вытерла со лба пот, отбросила с лица русые волосы и понесла пиво купцам. Двое из них схватили ее спереди и сзади, пока она разливала пиво, задрали тунику, но она к этому привыкла и рассмешила их, сделав вид, что сейчас наступит на сапог ближайшего из них. Они были постоянными клиентами, платившими Мораксу приличную сумму за привилегию останавливаться у него без официальной подорожной, и от них не будет неприятностей, для этого им надо выпить гораздо больше пива.
Касия закончила разливать пиво, шлепком отбросила руку, продолжавшую сжимать ее грудь, — стараясь все время улыбаться, — и повернулась, чтобы уйти. Вечер еще только начинался, надо было разносить блюда и бутылки, вытирать и убирать столы, поддерживать огонь в очаге. Ее освободили от этой скуки, послали к покладистому клиенту в теплую спальню. Касия неуверенно вышла из общего зала в темный и холодный коридор.
Когда она начала подниматься по лестнице при свете оплывшей свечки, ее внезапно охватил тошнотворный страх. Ей пришлось остановиться и прислониться боком к перилам, чтобы справиться с ним. Здесь стояла тишина, из общего зала доносился приглушенный шум. Лоб и шею холодил пот. Струйка стекала вниз по спине. Она с трудом глотнула. Почувствовала во рту и в горле затхлый, кислый привкус. Сердце быстро стучало, она часто дышала; в размытых тенях деревьев за грязным, лишенным ставень окном таились ужасы, не имеющие формы и названия.
Касии захотелось позвать на помощь мать в приступе детской паники, первобытной, бездумной, но мать жила в деревне, в трех днях пути на север вдоль кромки Древней Чащи, и именно мать продала ее прошлой осенью в рабство.
Она не могла молиться. И уж конечно, не Джаду. Ее бесцеремонно заставили принять эту веру вместе с остальными во время обряда, проведенного в придорожной часовне по приказу каршитского работорговца, купившего их и угнавшего на юг. А молиться Людану, богу Леса, было совершенно бессмысленно, принимая во внимание то, что скоро должно произойти.
Полагалось, чтобы это была девственница, раньше так и было, но мир изменился. В Саврадии официально почитали Джада, она была провинцией Сарантийской империи, платила налоги и содержала два военных лагеря и войска, стоящие в
Мерагии. И хотя некоторые древние племенные обряды все еще тайно совершались, а священнослужители Джада их игнорировали, если только их не вынуждали заметить эти обряды, никто теперь не считал себя обязанным предложить свою дочь-девственницу в качестве жертвы.
Зачем, когда сойдет и потаскушка с постоялого двора.
«Наверняка все так и есть», — думала Касия, вцепившись в перила и глядя в темноту через маленькое окошко на середине лестничного пролета. Она чувствовала себя беспомощной и злилась. У нее имелся кинжал, спрятанный возле кузницы, но что толку от кинжала? Она даже не могла попытаться убежать. Теперь за ней следят, и в любом случае, куда может сбежать рабыня? В лес? Бежать по дороге, чтобы по следу пустили собак?
Сквозь мутное стекло она не видела леса, но чувствовала его присутствие в темноте, очень близко. Нечего обманывать себя. Перешептывание, слежка, эта необъяснимая снисходительность, невиданная раньше доброта в глазах этой сучки Деаны, потное, жадное лицо толстой жены Моракса, хозяйки, которая слишком поспешно отводит взгляд, когда Касия встречается с ней глазами.
Ее собираются убить утром, через два дня, в День Мертвых.
Криспин воспользовался своей подорожной и нанял слугу на первом же постоялом дворе почтовой службы в Саврадии, сразу же за придорожными каменными указателями на границе с Батиарой. Теперь он находился в Сарантийской империи, впервые в жизни. Он обдумывал, не купить ли второго мула
