Ответа не было. Внутренняя тишина стала полной. Эта долгая, неземная нота, казалось, повисла в воздухе между лесом и полем, землей и небом, а потом растаяла, словно туман.
Позднее в тот же день, ближе к сумеркам, далеко на западе, седовласый и седобородый человек ехал на тряской тележке крестьянина к стенам города Варены.
Крестьянин, у которого его пассажир вылечил не одно животное, был рад иногда оказать ему услугу и подбросить в город. В данный момент нельзя было сказать, что пассажир выглядит счастливым или довольным, он казался озабоченным. Когда они приблизились к городу и слились с потоком других телег, спешащих в Варену и из нее, чтобы успеть до заката, когда закроют ворота, одинокого пассажира узнали многие. Некоторые здоровались с ним с почтительным уважением, другие быстро переходили на противоположную сторону дороги или старались отстать и рисовали в воздухе знак солнечного диска, когда мимо проезжала тележка с алхимиком. Собственно говоря, Зотик давно привык и к тому, и к другому и знал, как реагировать. Но сегодня он почти ничего не замечал.
Сегодня утром он испытал потрясение, которое в значительной степени нарушило то грустное отчуждение, с которым он предпочитал смотреть на мир и все в нем происходящее. Он все еще пытался справиться с этим потрясением, но не слишком успешно.
—
— Я могу говорить со всеми вами, — громко сказал он, раздраженный. Его оскорбляло, когда птицы проявляли сочувствие и заботу, словно он с годами становился хрупким и нуждался в опеке. Скоро они начнут напоминать ему, что надо надеть сапоги.
—
Что было правдой, но ему все равно это не нравилось.
Он пытался читать — Архилоха, по странному совпадению, — но не мог сосредоточиться и бросил чтение, а вместо этого отправился на прогулку в сад. Он чувствовал нечто странное, какую-то пустоту. Линон ушла. Каким-то образом. Конечно, она ушла еще тогда, когда он сам ее отдал, но это было... другое. Он все время жалел, что поддался порыву и предложил птицу мозаичнику, отправляющемуся на восток. Или не просто на восток: в Сарантий. В город, которого он никогда не видел и теперь уже не увидит. В своей жизни он обрел власть, получил дар — своих птиц. По-видимому, есть другие вещи, которых ему не будет дано.
И птицы ему не принадлежали по-настоящему, не так ли? Но если это так, то как их можно назвать? И где Линон, и как он мог услышать ее голос сегодня утром из такой дали?
И что он делает в саду, дрожа от холода, без плаща и без палки, в ветреный, холодный, осенний день? По крайней мере, он надел сапоги.
Он вернулся в дом, послал недовольного Кловиса к сосе-ду-фермеру Силавину с просьбой и все-таки последовал общему совету птиц.
Он не мог говорить с друзьями о том, что его тревожило, но иногда беседа о других вещах, любых других вещах, сами звуки человеческих голосов, улыбка Кариссы, мягкий юмор Мартиниана, общее тепло очага, постель, предложенная ими для ночлега, утренний визит на шумный базар...
Философия может служить утешением, попыткой объяснить и понять место человека в творении бога. Но она не может помогать всегда. Бывают моменты, когда утешение можно найти только в женском смехе, в знакомом лице и голосе друга, в передаче друг другу сплетен о дворе антов, даже в чем- то совсем простом — в миске горохового супа, съеденного за столом вместе с другими людьми.
Иногда, когда тени полумира подползают слишком близко, человеку необходим мир.
Он расстался с Силавином у городских ворот, поблагодарил и направился к дому Мартиниана. Близился вечер. Его радушно приняли, как он и предвидел. Он редко приезжал к ним, он жил за стенами города. Его пригласили переночевать, и друзья сделали вид, будто он оказывает им большую честь, принимая приглашение. Они видели, что Зотика что-то тревожит, но — как друзья — они никогда не расспрашивали его, только предлагали то, что могли, а это в тот момент было очень много.
Ночью он проснулся в чужой постели, в темноте, и подошел к окну. Во дворце горели огни, на верхних этажах, где должны находиться комнаты юной царицы, живущей в осаде. Кто-то еще не спит. Не его забота. Взгляд его перенесся дальше, на восток. В ту ясную ночь над Вареной светили звезды. Они расплывались перед его глазами, когда он стоял там, обнимая воспоминания, словно ребенка.
