Он снова кивает, на этот раз рассеянно. Ясно, что он думает. Разрабатывает план.
– Теперь, когда шаман позовет, он не получит ответа, – говорит он. – Но они знают, в каком направлении отправили каждую птицу, и поймут, что я ее убил.
Ли-Мэй снова чувствует страх. Именно странность всего происходящего пугает ее больше всего. Он убил птицу в небе, как убивал кроликов и сурков в утреннем тумане, а это означает…
– Разве его не могли убить ради еды? Кто-то другой?
Он смотрит на нее. Черные глаза…
– Богю никогда не убивают лебедей.
– Вот как?
Он продолжает пристально смотреть на нее, дольше, чем когда-либо раньше. Его глаза вбирают свет и поглощают его.
– Мой брат обидел бы тебя, – говорит он.
Этого она не ожидала.
– Обидел бы меня?
– Он… такой.
Она на мгновение задумывается.
– В Катае тоже есть такие мужчины.
Кажется, он обдумывает это. И говорит:
– Когда я был… Я был не такой, как он.
«Когда я был». Когда он был человеком? Ей не хочется двигаться в том направлении – там темно.
Чтобы заполнить молчание, она произносит, не слишком нуждаясь в ответе:
– Зачем ему меня обижать? Катайскую принцессу, которая принесет ему славу?
Он неловко дергает плечом:
– Слишком много вопросов. Ты всегда задаешь вопросы. Женщина так не должна поступать.
Она отводит глаза. Потом снова смотрит на него.
– Значит, мне нужно еще раз поблагодарить тебя и радоваться, что я не еду к нему, правда? Они теперь нас поймают? Куда мы едем? Что ты решил делать?
Это своего рода проверка – быстрые, мгновенно заданные вопросы. Так уж она устроена.
Она видит выражение его лица и решает назвать это улыбкой.
Есть способы побороть страх, неизвестность, чувство потерянности в чужом мире…
Они едут до тех пор, пока темнота почти полностью не окутывает землю. Едят холодное мясо в седле, доедают остатки фруктов. Луна закатывается. Ли-Мэй чувствует себя очень плохо, но продолжает молчать об этом.
Теперь их будут преследовать. Он пытается спасти ее. Это не весенняя прогулка в Оленьем парке с целью посмотреть, как животные едят и пьют в сумерках.
Он снова приводит ее к воде. Она не знает, как ему это удается, так далеко от земель богю. Это волки, решает она.
Он говорит ей, что они смогут отдыхать очень недолго и что ей надо уснуть прямо сейчас. Теперь они будут ехать в темноте, каждую ночь. Но потом, пристально посмотрев на нее в сгустившихся сумерках, – его лицо трудно разглядеть – он приказывает ей лечь лицом вниз на низкую траву у пруда.
Ли-Мэй подчиняется. Сейчас это начинается, думает она, и сердце ее невольно начинает стремительно биться. (Как можно контролировать биение сердца?)
Но она снова ошибется. Да, он подходит к ней, но не охваченный желанием или страстью. Он опускается рядом с ней на колени и начинает разминать ей мышцы спины. Его пальцы одновременно причиняют боль и снимают ее. Когда она напрягается, морщась, он легонько шлепает ее, как мог бы шлепнуть беспокойную лошадь. Ли-Мэй пытается решить, оскорблена ли она. Потом заставляет себя расслабиться под его руками. Сейчас не время и не место проявлять гордость: скоро ей предстоит снова ехать верхом. Да и что здесь может значить слово «оскорблена»?
Его движения остаются скованными, но очень сильными. Она один раз вскрикивает, потом извиняется. Он молчит.
Ли-Мэй внезапно спрашивает себя – может быть, это озарение? – не вызвана ли эта физическая сдержанность, это безразличие к ней, как к женщине, тем, что случилось с ним много лет назад? Возможно, его сделали неспособным ощущать желание или неспособным его осуществить?
Она так мало знает об этом, но, конечно, это возможно. И это объяснило бы…
Потом, в какой-то момент, когда его руки замедляют движение, потом еще раз, и задерживаются у ее бедер, она слышит, что его дыхание изменилось. Она уже ничего не видит к этому времени – просто лежит лицом вниз в траве и только ощущает его присутствие, его прикосновения.
