– Это не ответ! Но я знаю ваш ответ. Как бы сильно вы меня ни ненавидели, губернатор Сюй, я готов поставить жизни оставшихся сыновей против жизни ваших дочерей, что вы не меньше меня презираете Вэнь Чжоу!
Ответа не последовало.
Рошань продолжал, и теперь его голос гремел, как удары молота:
– Вы боялись бросить ему вызов, все это время! Вы оставались на западе и позволили тщеславному игроку в поло, получившему высокую должность только потому, что его кузина лежит в постели императора, превратить Катай в свою вотчину, пока Тайцзу глотал эликсиры, чтобы укрепить свой мужской член, и пил другие снадобья, чтобы жить вечно! – Он гневно посмотрел на собеседника. – Соответствовало ли ваше поведение, губернатор Сюй, поведению человека, сознающего свой долг перед государством? Вы согласны с глупцом, делу которого вы здесь служите? Я хочу, чтобы Вэнь Чжоу, ослепленный, стоял на коленях у моих ног и умолял о смерти!
– Почему? Разве вы первый человек, который проиграл битву за власть?
– Он ничего не стоит!
– Тогда вы не первый, кто проиграл менее достойному! И вы готовы убить так много людей, разрушить империю – из-за этого?
– Почему нет? – спросил Ань Ли.
Эти простые слова повисли в воздухе.
– Потому что вы не можете винить в этом Чжоу. Это вы восстали против трона, и именно из-за этого умер ваш сын. Вам следовало понимать, что это может случиться. А сыновья во всем мире умирают каждый день.
– И дочери – тоже, – напомнил Рошань.
Сюй Бихай покачал головой. Уже мрачно, он произнес:
– Министры империи приходят и уходят, оставляя воспоминания или только след на песке. Трон Феникса больше человека, который на нем сидит, как и тех, кто ему служит, хорошо или плохо. У меня свой взгляд на первого министра. Я не склонен делиться им с грязным, проклятым мятежником.
– Если я стану победителем, я не буду ни тем, ни другим, – возразил Рошань.
– Вы и то, и другое – сейчас и до самой смерти. И эти слова прилипнут к вашему имени навсегда, где бы ни лежало ваше тело… – Сюй Бихай замолчал, потом произнес: – Выслушайте мое предложение.
– Я слушаю, – ответил Ань Ли.
– Вы и ваш старший сын потеряли право на жизнь. Вам будет милостиво позволено совершить самоубийство и быть похороненными, хотя и без надгробных памятников. У меня есть имена пятерых ваших командующих, которые также должны принять смерть. Всем остальным воинам вашей армии, здесь и на северо-востоке или в Еньлине предлагается прощение от имени августейшего императора Тайцзу, и это предложение сейчас будет записано каньлиньскими воинами, а я гарантирую его своим собственным именем и честью. – Голос его стал тихим. – Вы умираете и знаете это. Все, кто на вас смотрит, это знают. Ценой своей жизни, уже заканчивающейся, и шести других жизней вы можете спасти от гибели всех тех, кто следует за вами, и Катай.
Он закончил. Пять каньлиньских писарей окунали кисти в тушь и писали слова. Кроме этих звуков в ущелье стояла тишина.
– Зачем мне это делать? – спросил Рошань. Он казался искренне озадаченным. Почесал тыльную сторону одной руки и продолжал. – Он довел меня до этого. Вэнь Чжоу лишил меня выбора, настраивал против меня императора, уничтожал все, что я мог предложить своим сыновьям. Что должен делать человек, который гордится тем, что он оставит после себя, перед лицом этого?
– Дело только в этом? – спросил Сюй Бихай. – В наследстве?
– Для вас все иначе, – отмахнулся Рошань. – У вас только дочери. – Он поерзал в кресле. – Если это все, что вы можете сказать, то мы зря потратили это утро. Если только для вас не имеет значения, что я знаю о ваших дочерях, и я их найду, к их великому сожалению. Можете мне в этом поверить.
Худой человек казался невозмутимым.
– Благодарю вас, – сказал он. – Вы превращаете обязанность уничтожить вас в удовольствие, редкое и изысканное.
Это последнее слово – «изысканное» – поднялось в воздух и было записано, как ни странно оно прозвучало в таком месте, на светлой шелковой бумаге, взмахами пяти быстрых кистей. Действительно изысканными.
Трон с желтой спинкой вынесли из ущелья на перевале Тэн. Рошань ждал в паланкине под перьями зимородка с задернутыми занавесками, соблюдая – что было, наверное, удивительно – все формальности. Возможно после того, как он провозгласил себя императором, они значили для него больше, чем прежде.
В самом конце три каньлиньских воина в капюшонах подошли к паланкину. Двое сопровождали третьего, несущего свиток с записью всего, что было сказано. Он протянул свиток. Из-за занавесок появилась рука и взяла его.
А потом паланкин подняли и унесли в поток солнечного света…
Ли-Мэй глубоко встревожена и даже не может разобраться, в чем причина. Но одной из причин наверняка является яростное напряжение всего того,
