одежды.
Тай видел, как он подошел к Цзянь и поклонился ей. Рядом с ними оставался только командир дуй, а теперь и он отошел, попятился на десяток шагов, словно с опозданием захотел остаться в стороне.
Тай видел, как его брат что-то сказал Цзянь, очень тихо, так что никто не услышал. Но он увидел, как она улыбнулась, словно ее удивило услышанное и доставило ей удовольствие. Она что-то тихо ответила Лю, и он опять поклонился.
Он еще раз что-то сказал, и она мгновение постояла неподвижно, потом кивнула головой. Она выполнила вращение, как в танце, в последний раз. Таким поворотом заканчивают выступление, и после него зрители разражаются одобрительными возгласами и аплодисментами.
Она остановилась спиной к Лю, к почтовой станции. И стояла лицом на юг (ее семья когда-то приехала с юга), к кипарисам, окаймляющим дорогу и летние поля за ними, сверкая в утреннем свете, а брат Тая обхватил левой рукой ее талию, чтобы придать устойчивости им обоим, и точно вонзил кинжал ей между ребер, прямо в сердце, со спины.
Лю держал ее мягко, осторожно, пока она умирала. Он подержал ее еще немного, а потом положил на спину в грязь того двора, потому что у него не было другого выхода. Опустился рядом на колени, расправил на ней одежду. Одна из шпилек выпала из волос. Тай смотрел, как брат заколол ее на место. Затем Лю положил усыпанный камнями клинок, встал и отошел подальше от нее, по направлению к лучникам Второй армии. Остановился.
– Сделайте это! – сказал он. Сам отдал приказ. И стоял очень прямо, когда они выпустили в него дюжину стрел.
Тай не мог видеть, были ли глаза брата открыты или закрыты, когда он умер. Через какое-то время он осознал, что рядом стоит Сыма Цянь, ничего не говоря, но присутствуя.
Он посмотрел во двор. На Лю, лежащего лицом вниз, и на Цзянь, лежащую на спине, в расправленном вокруг нее синем платье. И ему показалось, что солнечный свет не соответствует этому моменту и тому, что будет теперь всегда, даже когда он уйдет в прошлое. Яркость этого утра, взлетающие и проносящиеся птицы, их пение…
Он сказал об этом поэту:
– Разве должны петь птицы?
– Нет, и да, – ответил Цянь. – Мы делаем то, что делаем, а мир продолжается. Где-то рождается ребенок, и родители вкушают радость, которую и представить себе не могли.
– Я понимаю, – сказал Тай. – Но здесь? Должно ли здесь быть столько света?
– Нет, – помолчав, ответил Сыма Цянь. – Здесь – нет.
– Господа? – Это была Сун. Тай повернулся к ней. Он никогда ее не видел такой, как сейчас. – Господа, мы просим вашего разрешения, – произнесла она. – Мы хотим убить двух из них позже. Командира и первого лучника, того, маленького. Только двоих. Но это должно быть сделано. – Она вытерла щеки.
– Я даю вам его, – ответил Цянь, окидывая взглядом двор.
– Я даю вам его, – повторил Тай.
Другой поэт, более молодой, напишет это. Часть очень длинного стихотворения, которое останется в памяти из всех (заслуженно) забытых стихов, посвященных тому утру у Ма-вая.
Немного позже на крыльцо почтовой станции, укрытое от солнца, вышли два человека и остановились перед солдатами.
Старший из них, с дрожащими руками, держащийся совсем не так прямо, как раньше, официально представил молодого, своего сына, с кольцом Феникса на руке, и на этот раз публично объявил его императором Катая.
Солдаты, – все солдаты, – слуги почтовой гостиницы, каньлиньские воины на крыльце, Шэнь Тай, старший из оставшихся в живых сыновей Шэнь Гао, и поэт Сыма Цянь – все опустились на колени, уткнувшись лицом в пыль гостиничного двора или доски крыльца, и таким образом стали первыми, кто принес присягу августейшему императору Шиньцзу из Девятой династии Катая в первый год восстания Ань Ли. Как раз накануне того дня, когда пал Синань.
Приказы нового императора были точными, продуманными, соответствующими положению. Здесь лежали три мертвых человека. Каньлиньских воинов попросили заняться ими, с помощью других воинов из их святилища.
Цзянь должны были отвезти к гробницам императорской фамилии, находящимся неподалеку. Старшего сына генерала Шэнь Гао, после консультации
