Джини испуганно обернулась. Шанталь стояла перед зеркалом, держа шприц на уровне лица. До сознания Джини не сразу дошло, что та делает, но потом она поняла. Шанталь вводила героиновый раствор в глаз. Одной рукой она оттягивала вниз нижнее веко, а другой втыкала в мякоть иглу. Прозрачная жидкость в шприце окрасилась в розовый цвет. Джини отвернулась, закрыв лицо руками, и ощутила, как ее саму начинает мелко трясти. К ней приблизился Роуленд – она почувствовала его руки на своих плечах. Отняв от лица ладони, она увидела перед собой его мрачное бледное лицо.
– И такое бывает, – тихо вымолвил он. – Они довольно часто так делают, когда на венах уже нет живого места. Ничего, через минуту ей будет хорошо. А потом она скорее всего уснет.
– Хорошо? – непонимающе уставилась на него Джини. – Что в этом хорошего? Еще несколько часов, и ей потребуется новая доза. Как ты можешь, Роуленд…
– А ты на что надеялась – что мы излечим ее? Прямо здесь и прямо сейчас? Опомнись, Джини. Если бы мы не привезли ее сюда, она придумала бы что-нибудь другое. И была бы в еще худшем состоянии.
Он замолчал. Шанталь блаженно вздохнула. Джини, отважившись снова взглянуть на нее, увидела, что руки девушки больше не дрожат, лицо слегка порозовело. Шанталь заговорила – слабым голосом и обращаясь только к Роуленду, словно в комнате не было никого, кроме них двоих.
– Я посплю чуть-чуть, ладно? Ты не беспокойся, со мною будет все в порядке. Скоро вернется моя подруга Жанна. А колоться я брошу – когда-нибудь брошу обязательно. Она помогает мне. К тому же я берегусь – всегда смотрю, что покупаю. Иголок своих никому не даю и чужих не беру. Когда Жанна придет, все уже будет хорошо…
Опершись ладонями на раковину, она закрыла глаза.
– Ты был добр со мной, а я это ценить умею. И потому скажу тебе. Стар… Я его полжизни знаю. Он вроде меня – смешанных кровей. Слишком много всего в нас намешано: кровей, рас, стран, семей, колотушек, издевательств – вот и получается, что и я не в себе, и он не в себе. Вот отчего у нас обоих крыша едет…
Шприц снова вывалился из ее пальцев. Ни Роуленд, ни Джини не издали ни звука. Оба затаив дыхание слушали ее.
– А вот где он, не знаю. Поклясться могу, что где-то здесь, в Париже. Но где?.. Вчера вечером с ним виделась. Сказал мне, что один. Врет небось как всегда. Если та девчонка с ним, то он определенно ее где- то прячет. Он всегда их прячет. Но вы особо не беспокойтесь. С ней почти наверняка все о'кей. «Травки» покурить ей даст, может, таблеточек каких. Побеседует с ней о вечном. Насчет таблеток не беспокойтесь – он дряни не держит, все только высшего качества. А чтобы трахнуть ее или изнасиловать, то тут и подавно беспокоиться не о чем… – Шанталь утробно хохотнула, но внезапно умолкла и широко открыла глаза. Теперь зрачки у нее сузились. Она поднесла руку к изуродованной щеке.
– Одного только бойтесь. Того, о чем она сказала. – Шанталь показала пальцем на Джини. – Твоя правда, если уж он взбесится по-настоящему, значит, худо дело. А беситься он умеет – его аж колотит всего. Такое иногда случается, когда от ЛСД протащит. К тому же вчера вечером я достала ему пистолет. Давно он этого пистолета дожидался – несколько месяцев. Деньги у него водились, а у меня полезных знакомых хоть отбавляй, вот я и организовала ему это дело с «пушкой». Он пистолет прямо вчера вечером и забрал – как раз перед тем, как ты постучалась. – Она повернулась лицом к Джини. – Ведь это ты была, не так ли?
– Да, я. – Джини чувствовала, что Роуленд, как и она, буквально окаменел от напряжения. – А что это за пистолет, Шанталь?
– А черт его знает. Просто пистолет. Он мне сказал: пистолет нужен. Вот я ему и достала. Картинку мне показал, даже название заставил на бумажке записать…
– Так это точно пистолет? Не дробовик?
– Пистолет. Небольшой такой. Еще патроны к нему нужны какие-то особые. Внешне выглядит не очень. Бумажка с названием тут валялась, да только выбросила я ее. Пистолет немецкий. Нет, кажется, все-таки итальянский…
– А зачем ему пистолет? – Роуленд приблизился к ней на шаг. Глаза Шанталь неумолимо закрывались.
– Не знаю. Любит он их – пистолеты эти. Всегда любил. Он от них торчит просто. Стоит только на картинку взглянуть – и все на свете забывает. Дорого ему этот пистолетик обошелся – вот это я точно сказать могу. Почти четыре тысячи франков… Вещь серьезная. Он сам так сказал. Серьезный, говорит, пистолет. Только потом… – Ее сильно качнуло. – Только потом что-то с ним случилось – сама даже не знаю что. Пока мы разговаривали, в углу телевизор работал. И вдруг с ним что-то неладное твориться стало. Лицо у него стало такое… Опасное лицо. В глазах огонь нехороший зажегся. Точно такой же, как в тот день, когда он меня разукрасил. – Она машинально дотронулась до шрама на щеке. – Так что, может быть, вашей девочке несладко сейчас. Не знаю. А теперь извините, я прилягу.
Еле доковыляв до постели, она повалилась на скомканное одеяло. Ее веки были плотно сомкнуты. Роуленд обернулся к Джини, потом склонился над кроватью.
– Шанталь, потерпи еще чуть-чуть, не засыпай. Слышишь? А другое имя у него есть? Или только Стар? Как его звали, когда ты впервые с ним познакомилась?
Замолчав, он отступил от кровати. С лестницы послышался торопливый стук каблуков, и в следующее мгновение дверь распахнулась настежь. В комнату вошла женщина, с которой вчера вечером разговаривала Джини. Лицо женщины было бледным от страха. Замерев на пороге, она окинула беспокойным взглядом двоих незнакомцев и в следующее мгновение рухнула на колени у постели.
Нежно обняв Шанталь, она принялась гладить ее по волосам и бормотать ей на ухо что-то тихое, ласковое, успокаивающее. Когда же женщина обернулась, на ее лице безошибочно читались два великих чувства – любовь и гнев.
– Сколько ее там продержали? Эти скоты – они над людьми измываться мастера.
Она говорила по-французски, и Роуленд ответил ей на том же языке:
– Около часа, может, чуть дольше.
Женщина разразилась потоком ругательств. Досталось всем: и непрошеным гостям, и полиции, и правительству, и всему миру.
