– Жанна, постой… – Шанталь предприняла попытку сесть, но снова бессильно повалилась на спину. – Он хороший. Он мне помог. Говорить мне трудно. А им надо знать про Стара. Скажи им его имя, объясни… Объясни…
Она снова закрыла глаза и погрузилась в состояние, близкое ко сну. Женщина, которую звали Жанна, поднялась с колен. Говоря по-английски с ужасающим акцентом, она пустилась в объяснения, причем в словах ее звучала неприкрытая ненависть.
Во всем, что сейчас происходит, сообщила Жанна, виноват Стар. Именно он приучил Шанталь к героину, он располосовал ей лицо. Но Стар – только одно из имен этого человека: недавно себе такую кличку подобрал, и уж очень она ему по сердцу пришлась – больше всех остальных. А фамилий у него – пропасть. Можно и перечислить, добавила женщина с неприязнью в голосе: Ламон, Паркер, Ньюман, д'Амико, Ривьер, Адамс, Дюма – сами выбирайте, какая больше нравится.
Что же касается первых имен, то тут придется выбирать только из двух. Иногда он использует английский вариант своего имени, но чаще предпочитает французский. За последний год у него не раз в разговоре проскальзывало, что это его настоящее имя – то, что значится в свидетельстве о рождении. Она этому, конечно, не слишком верит. Но он утверждает, что его настоящее имя – Кристоф.
16
Они вышли на сырую, промозглую улицу. Стоя у входа в собор, под химерами, хищно вытянувшими свои каменные шеи, Роуленд произнес:
– Мне надо срочно чего-нибудь выпить. Тебе тоже. И поесть не мешало бы. Только не спорь. Я знаю одно место.
Он быстро повел ее по направлению к Сорбонне. С бульвара Сен-Мишель они свернули на какую-то тихую улочку и через минуту оказались в небольшом старомодном бистро, где в это время почти не было посетителей. Им отвели столик в кабинке с высокими стенами, и было такое впечатление, будто они находятся в небольшой и уютной каюте парохода. Стол под скатертью в красно-белую клетку был покрыт еще белым бумажным листом по диагонали, на котором лежали два ножа и две вилки, а также стояли два простых бокала для вина. Роуленд заказал им обоим бренди, и когда Джини заколебалась, буквально насильно заставил ее выпить. Он смотрел на нее спокойно и задумчиво. Впервые за день напряжение немного отпустило ее. Джини почувствовала, как тепло постепенно приливает к щекам.
Лицо ее казалось Роуленду таким милым и близким, что он, чтобы не размякнуть окончательно, был вынужден с чрезмерной серьезностью углубиться в изучение меню, а потом дотошно обсуждать выбор блюд с Джини и пухлым коротышкой – владельцем ресторана и официантом по совместительству. И все это лишь затем, чтобы не смотреть на ее рот, на этот лиловый синяк на ее скуле, на ее глаза – эти продолговатые, искрящиеся, выразительные, самые красивые на свете глаза, в которых, казалось, таился какой-то вечный вопрос и страх перед возможным ответом.
Наконец заказ был сделан.
«Работа, – думал Роуленд. – Нужно все время сводить разговор к работе». Он заговорил. И одновременно с ним заговорила Джини.
Запнувшись, Роуленд с улыбкой откинулся на спинку стула:
– Ты что-то хотела сказать?
– Да так, ничего особенного. Только то, что ты очень хорошо, почти нежно обошелся с Шанталь. И очень ей понравился – настолько, насколько этой девушке вообще могут нравиться мужчины. Ты это заметил?
– Нет, – неуверенно пожал плечами Роуленд. – Мне до последнего момента казалось, что из нее и слова не вытянешь. В ответ на каждый мой вопрос – запирательство.
– И ошибся. Ты был спокоен, терпелив, вежлив, и она отблагодарила тебя за это. Должно быть, ее не каждый день балуют таким обращением. А может быть… – Он вскинула глаза на его лицо.
– Что может быть?
– Может быть, ты ей просто понравился. Наверное, такая реакция со стороны женщины для тебя не в диковинку?
Роуленд наклонился к ней через стол:
– Хочешь, скажу тебе, что заставило ее разговориться? Дело здесь отнюдь не во мне и не в том, что сказал ей я. И даже не в том, что ей срочно требовалось уколоться. Я внимательно за ней следил и сразу же угадал, когда она приняла решение заговорить…
– Когда мы показали ей фотографии?
– Нет. – Роуленд смотрел на нее, в глубине души растроганный ее непониманием. – Нет. Ты произнесла одну очень важную фразу, которая задела в ее душе чувствительную струну. Может быть, ты даже повторила слова, сказанные ей когда-то Старом. – Он выдержал паузу. – Ты спросила ее, действительно ли она верит в то, что вечно будет в его жизни.
– Именно тогда? – На щеках Джини заиграл румянец. – Ты уверен в этом?
– Абсолютно. В любом интервью, в любой беседе всегда наступает момент, когда задающий вопросы прорывается сквозь невидимую преграду. То же самое произошло и сегодня. Интересно, что натолкнуло тебя на эту фразу?
– Не знаю даже. Как-то сама пришла в голову. Шанталь не такая, как другие девушки. Во-первых, старше. К тому же, если верить Митчеллу, она знает Стара уже довольно давно. Вот я и задумалась: а какой она видит свою роль в его жизни? Для женщины это очень важно.
– Неужели?
– Конечно. – Она отвела взгляд в сторону. – Женщины по природе более моногамны, чем мужчины. Однолюбки… А потому обычно сами стараются находить оправдание поведению своего мужчины, когда тот совершает прогулки на стороне. Женщины заставляют уверить себя в том, что относятся к иной человеческой категории – более постоянны, более серьезны. Таким образом срабатывает один из женских защитных механизмов. Я сама не раз бывала тому свидетельницей. – Она внезапно замолчала, продемонстрировав скрытность, которую Роуленд и ранее замечал за ней.
