умирают и мертвы, – говорит Цзао Цзыцзи. – Мы уничтожили войско алтаев к западу отсюда. Возле Красного Утеса. На берегу реки и на воде, когда они пытались тайно переправиться через нее.
– Уничтожили? – переспрашивает Чао.
– Да, мой господин. Главнокомандующий Жэнь узнал их план, который они считали тайным. Мы устроили засаду на реке и уничтожили их авангард на этом берегу. Другие наши войска атаковали оставшихся на северном берегу. Мы забрали всех коней, которые плыли по реке. Господа, это великая победа.
Лу Чэнь смотрит на него.
– Значит, вот этот…?
– Бежал, спасая свою жизнь. Он застрял не на том берегу реки.
– Должно быть, ему было очень страшно, – говорит поэт.
Шань понятия не имеет, как у него вообще могла возникнуть подобная мысль.
– Будут и другие? – спрашивает Чао.
– Несомненно, мой господин. Мы их будем вылавливать. Но… невозможно выследить каждого беглеца с поля боя.
– Конечно, – соглашается поэт. – Конечно, невозможно, командир Цзао, – голос его звучит мягко. Он держит руку мертвого сына. – Вы молодец, командир. Вы все молодцы.
Цзыцзи смотрит на труп алтайского всадника.
– Как его убили?
– Госпожа Линь Шань убила его стрелой, – отвечает Лу Чао.
– Что? – Цзыцзи с изумлением поворачивается к ней.
Шань нужно ответить, но ей приходится сначала откашляться.
– Мой отец… мой отец научил меня. Немного. Когда я была маленькой.
– Вы выпустили стрелу в алтайского воина?
Она кивает головой. По крайней мере, она уже не дрожит. У нее до сих пор кружится голова, и она боится упасть.
– О, моя госпожа, Дайянь никогда меня не простит, – говорит Цзыцзи. – Я сам себя не прощу.
Шань качает головой. Говорить необычайно трудно.
– Нет, вы не виноваты, – а потом спрашивает: – С Жэнь Дайянем все в порядке?
Цзыцзи пристально смотрит на нее. Он переводит взгляд на мертвого алтайского всадника. Потом снова на Шань. И в изумлении качает головой.
– Он сам собирался скакать сюда. Я сказал ему, что поеду я. Ему нужно было остаться, госпожа. Мы не знаем, что они предпримут в главном лагере, когда узнают о поражении. Это очень важно. Если они решат переправиться через реку, Дайяню придется вести лодки вниз по течению.
– Это опасно?
Цзыцзи вздыхает.
– Госпожа Линь, если алтаи попытаются переправиться сейчас, мы их уничтожим.
– Тогда давайте надеяться, что они попытаются, – мрачно произносит Лу Чао.
Цзыцзи все еще смотрит на нее. И смущенно говорит:
– Я говорю правду. Он собирался ехать сюда один, как только мы поняли, что некоторые из них могли ускользнуть.
– Есть много других ферм, деревень. «Восточный склон» – только одна из них, – отвечает Шань. Ей необходимо лучше владеть своим голосом.
– Да, – отвечает Цзыцзи. – Конечно. Но…
Он не продолжает, и поэтому они все тоже молчат.
Пять человек из отряда Цзыцзи остаются, когда он возвращается на запад. Шань видит, что он разрывается, у него выразительное, выдающее чувства лицо: ему хочется остаться, чтобы отдать долг умершему, присутствовать на его похоронах, утолить свое необоснованное чувство вины, но он – командир, уехавший с поля боя, и каждое его движение выдает страстное желание знать, что там происходит. Они забирают с собой труп всадника и его коня. Кони, как она уже знает, имеют огромное значение.
Лу Чао пытается протестовать против того, чтобы с ними оставили солдат, говорит, что солдаты наверняка нужны в другом месте. Цзыцзи настаивает, говорит, что «Восточный склон» сделает им одолжение, поселив у себя и обеспечив едой этих людей, пока они будут патрулировать окрестности в поисках отбившихся от своих алтайских всадников.
Шань понимает, что это уловка с его стороны, пусть и умная. Он умный человек, друг Дайяня. Эти пятеро остаются, чтобы защищать их ферму. И ее. Она не в состоянии понять, как относится к этому. Но понимает, что эта защита внушает уверенность, когда наступают сумерки. Ей все время вспоминается тот момент, когда она увидела алтайского всадника из сада. Она помнит, что там была лиса, позволившая себя увидеть, и она смотрела в его сторону. Она понятия не имеет, как это понимать. Она пока не в состоянии ясно мыслить. Сегодня она убила человека. Она – женщина, которая убила.
