Несмотря на предупреждение, в дверях показался слуга:
— Простите меня, Ваше Высочество. В замок только что прибыл один монах, он настаивает на встрече с принцем Конде. Маркиз дю Плесси решил немедленно сопроводить его к Вашему Высочеству.
— Пусть войдет, — произнес принц после недолгого молчания.
Затем он подошел к эбеновому секретеру, стоявшему у окна, и выдвинул ящики.
Слуга ввел в комнату еще одного человека — монаха в рясе с капюшоном на голове, который приблизился к принцу, низко кланяясь на ходу.
Когда он, наконец, покончил с церемониями и выпрямился, открылось его загорелое лицо с темными миндалевидными глазами.
Появление духовного лица, казалось, ничуть не смутило женщину, расположившуюся на кровати. Она продолжала безмятежно лакомиться фруктами, едва прикрыв покрывалом бедра.
Мужчина с каштановыми волосами, склонившись над секретером, доставал большие конверты с красными печатями.
— Отец мой, — проговорил он, не поворачиваясь, — вас послал месье Фуке?[68]
— Да, монсеньор.
Монах прибавил какую-то фразу на певучем языке, который Анжелика приняла за итальянский. По-французски он говорил с акцентом: в его голосе появлялась какая-то детская интонация, которая, однако, не лишала речь монаха изящества.
— Пароль вовсе не обязателен, синьор Экзили[69], — сказал принц Конде, — я бы узнал вас и так по приметам и главное — по голубому пятнышку в уголке глаза. Так это вы тот самый знаменитый кудесник, владеющий сложной и тонкой наукой изготовления ядов? Говорят, вам нет равных в Европе.
— Ваше Высочество оказывает мне большую честь. Я всего лишь усовершенствовал некоторые рецепты, перешедшие мне по наследству от флорентийских предков.
— Итальянцы, однако, мастера на все руки! — воскликнул Конде и разразился громким хохотом, но его лицо тут же вновь приняло суровое выражение.
— Вы привезли?
— Вот.
Капуцин вытащил из широкого рукава резной ларец и, надавив на одну из частей орнамента, украшавшего дорогое дерево, открыл его.
— Видите, монсеньор, достаточно лишь коснуться ногтем этой милой фигурки человека с голубкой на руке.
Крышка ларца откинулась. На атласной подушке поблескивал стеклянный флакончик с жидкостью изумрудного цвета. Принц Конде аккуратно взял его и поднес к свету.
— Римский купорос[70], — тихо произнес отец Экзили. — Он действует не сразу, но в результате можно быть уверенным. Я предпочитаю его едким ядам, способным умертвить за несколько часов. Как я понял со слов месье Фуке, вы, монсеньор, не хотели бы, чтобы у близких этого человека возникли какие-либо подозрения на ваш счет. Он начнет постепенно слабеть, но продержится где-то неделю, и его смерть будет выглядеть вполне естественно — всего лишь как следствие желудочного воспаления от залежавшейся дичи или несвежей пищи. Было бы очень кстати, если бы ему подавали к столу в течение той недели мидии, устрицы — в общем, всякие ракушки, которыми можно отравиться. Тогда списать внезапную смерть на неправильное питание будет проще простого.
— Благодарю вас за дельные советы, отец мой.
Конде продолжал рассматривать светло-зеленую жидкость, и его глаза горели огнем ненависти. Анжелика испытала глубокое разочарование: бог любви, спустившийся на землю, оказался некрасивым и внушал ей страх.
— С этим ядом надо обращаться очень и очень осторожно. Когда я делаю смесь более насыщенной, мне даже приходится надевать стеклянную маску. Одной капли, попавшей на кожу, достаточно, чтобы разъедающая боль добралась до какого-нибудь органа и уничтожила его. Если самому вам не удастся добавить зелье в кушанья этого человека, лучше поручите дело ловкому умелому слуге.
— Слуга, который привел вас, — мое доверенное лицо. К тому же человек, о котором мы говорим, его совершенно не знает, с чем я себя и поздравляю. Думаю, будет достаточно легко приставить к нему моего лакея.
Принц бросил на монаха, которого превосходил в росте, насмешливый взгляд.
— Я полагаю, синьор Экзили, что, занимаясь искусством, подобным вашему, вы не очень щепетильны. Однако что вы скажете, если я признаюсь вам, что жертвой яда станет один из ваших соотечественников, итальянец из Абруцци[71]?
Лукавая улыбка мелькнула на тонких губах Экзили. Он снова поклонился.
— Моими соотечественниками являются только люди, которые способны по достоинству оценить мои услуги, монсеньор. А в данный момент месье Фуке из парижского парламента более щедр ко мне, нежели какой-то итальянец из Абруцци, которого я тоже знаю.
Конде расхохотался.
