— Да простит меня ваше величество…
— Вам незачем извиняться, сударыня, — очень любезно ответила Анна Австрийская, — герцогиня де Монпансье поступила совершенно правильно, предложив вам воспользоваться нашей каретой. Скамья удобная, и здесь вы отдохнете и оправитесь от волнений. Но меня тревожит, что это за вооруженные люди, которые на вас напали.
— Боже мой, а вдруг они замышляли что-то против короля или королевы! — всплеснула руками герцогиня.
— Их кареты окружены телохранителями, и думаю, что за них можно не опасаться. Но я все же поговорю с начальником стражи.
Только теперь у Анжелики наступила реакция после перенесенного потрясения. Она почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица, и, закрыв глаза, откинула голову на мягкую спинку сиденья. Незнакомец в упор выстрелил в стекло. Это просто чудо, что никто из сидевших в карете не пострадал. Она крепко прижала к себе Флоримона. Сквозь легкую ткань одежды она заметила, как похудел он за последние дни, и упрекнула себя: «Его измучила эта бесконечная поездка». С тех пор как мальчика разлучили с его кормилицей и арапчонком, он часто хныкал, отказывался пить молоко, которое Марго покупала для него в деревнях. Сейчас он тяжело вздыхал во сне, и на его длинных ресницах, от которых падала тень на побледневшие щечки, застыли слезинки. Ротик у него был крошечный, круглый и красный, как вишенка. Анжелика осторожно вытерла платком капли пота на его выпуклом белом лбу. Герцогиня де Монпансье громко вздохнула.
— Такая жара, что кровь в жилах свертывается.
— Когда мы ехали по лесным дорогам, было легче, — заметила Анна Австрийская, обмахиваясь большим черным черепаховым веером, — а здесь повсюду лес вырублен.
Наступило молчание, потом герцогиня де Монпансье шумно высморкалась и утерла глаза. Губы у нее дрожали.
— Как жестоко с вашей стороны, сударыня, колоть мне глаза тем, от чего у меня и так разрывается сердце. Да, этот лес принадлежит мне, но только теперь я увидела, что герцог Орлеанский, мой покойный отец, в погоне за деньгами почти полностью уничтожил его. Я потеряла не меньше ста тысяч экю, на которые могла бы приобрести великолепные бриллианты и красивейший жемчуг!
— Дорогая моя, поступки вашего отца никогда не отличались рассудительностью.
— Не правда ли, ужасное зрелище — эти торчащие из земли пни? Если бы я не сидела в вашей карете, я бы решила, что меня обвинили в преступлениях против вашего величества — ведь существует обычай вырубать леса непокорных подданных.
— Но это и впрямь чуть не произошло, — сказала королева-мать.
Герцогиня залилась краской до самых ушей.
— Ваше величество столько раз заверяли меня, что все вычеркнуто из памяти! Я не осмеливаюсь даже принять это за намек.
— Пожалуй, я не должна была так говорить с вами. Но что делать, если сердце вспыльчиво, даже когда разум хочет быть милосердным. И все-таки я всегда вас любила. Но было время, когда вы вызывали мое негодование. Я бы могла еще простить вам Орлеан, но битву у Сент-Антуанских ворот и пушку Бастилии… О! Попадись вы тогда мне в руки, я бы вас задушила.
— И вполне заслуженно, ведь я прогневала ваше величество. Мое несчастье состояло в том, что я оказалась с людьми, которые вынудили меня так действовать, уверяя, что именно к этому призывают меня долг и честь.
— Не всегда легко разобраться, что является делом чести, в чем состоит твой долг, — сказала королева.
Они обе глубоко вздохнули. Слушая их, Анжелика думала, что ссоры сильных мира сего и простых смертных мало чем отличаются. Просто одни бьют по физиономии, а другие бьют из пушки. У одних остается только глухая вражда, у других — тяжелая память о прошлом, полном опасных интриг. Говорят, что все забыто, улыбаются народу, в угоду испанцам принимают принца Конде, ради денег обласкивают Фуке, но в глубине души каждый помнит все.
Если бы письма, лежащие в ларце, спрятанном в башенке замка дю Плесси, всплыли бы сейчас на свет божий, разве не явилось бы это поводом для того, чтобы из тлеющих угольков, готовых в любую минуту разгореться, снова вспыхнул страшный пожар?
У Анжелики было такое ощущение, точно этот ларец запрятан в ней самой и теперь он, словно свинцом, придавил ее жизнь. Она сидела с закрытыми глазами. Она боялась, что сидящие рядом с ней увидят проходящие перед ее мысленным взором странные картины: принца Конде, склонившегося над пузырьком с ядом или перечитывающего письмо, которое он перед этим подписал: «Заверяю мессира Фуке… всегда буду верен только ему и никому другому…»
Анжелика чувствовала себя очень одинокой. Никому не могла она довериться. Эти приятные светские знакомства ничего не стоят. Каждый жаждет только покровительства и милостей, и все немедленно отвернутся от нее, едва почуют, что она в опале. Правда, Бернар д'Андижос предан ей, но он такой легкомысленный! Едва они приедут в Париж, он сразу же исчезнет: подхватив под руку свою любовницу мадемуазель де Монмор, он будет веселиться на придворных балах или ночами пропадать с гасконцами в тавернах и игорных домах.
А впрочем, какое это имеет значение! Главное — поскорее добраться до Парижа. Там она вновь обретет под ногами твердую почву. Она поселится в прекрасном доме графа де Пейрака, в квартале Сен-Поль. И она тотчас же начнет поиски и хлопоты, чтобы узнать, что случилось с ее мужем.
— Мы приедем в Париж еще до полудня, — сообщил Анжелике д'Андижос, когда она с Флоримоном на следующее утро пересела в его карету, поскольку ее экипаж после вчерашнего инцидента был сильно поврежден.
