куртку ремесленника, похож на Людовика XIV.
Это и был палач.
Анжелика встала, священник тоже поднялся и молча протянул палачу письмо начальника полиции.
Мэтр Обен подошел к свече, чтобы прочитать его.
— Ладно, — сказал он. — Завтра на рассвете я отведу вас туда.
— А не могу ли я пойти туда уже сегодня вечером?
— Это невозможно. Все заперто. Я один могу провести вас к смертнику, а мне, честно говоря, господин кюре, уже давно пора перекусить. Другим ремесленникам запрещено работать по вечерам, а вот для меня нет отдыха ни днем, ни ночью. Уж если этим господам, что выносят смертные приговоры, приспичит, чтобы их подопечный признался, они совсем впадают в раж и готовы чуть ли не заночевать в тюрьме! Сегодня все пошло в ход: и вода, и испанские сапоги, и дыба.
Священник молитвенно сложил ладони.
— Несчастный! Один в темной камере после таких пыток, в ожидании смерти! Боже, помоги ему!
Палач бросил на него подозрительный взгляд.
— Но вы хотя бы не собираетесь причинить мне неприятности? Хватит с меня этого монаха Беше, он прямо-таки прилип ко мне, все ему кажется, будто я что-то недоделал. Клянусь святым Козьмой и святым Элуа, скорее этот монах одержим дьяволом!
Говоря это, мэтр Обен освобождал глубокие карманы своей куртки. Он бросил на стол несколько мелких вещиц, и девочки вдруг громко вскрикнули от восторга. Но в ту же минуту раздался крик ужаса.
Анжелика расширенными глазами смотрела на лежавшую среди золотых монет украшенную жемчугом коробочку, в которой Жоффрей обычно держал свои сигары. Не совладав с собой, Анжелика в одно мгновение схватила коробочку и прижала ее к груди.
Палач не рассердился, он только разжал ее пальцы и отобрал коробочку.
— Полегче, девочка, все, что я нахожу в карманах тех, кого пытаю, по праву принадлежит мне.
— Вы — грабитель! — задыхаясь, крикнула Анжелика. — Мерзкий вор, мародер!
Палач медленно достал с полочки над дверью резной серебряный ларец и молча сложил в него свою добычу. Его жена, продолжая прясть, покачала головой. Глядя на аббата, она тихо сказала, как бы извиняясь за Анжелику:
— Знаете, все они говорят одно и то же. На них нельзя обижаться. Хотя эта-то должна была бы понять, что с сожженного нам мало что достанется. Здесь уж ничего не заработаешь, а вот когда вешают, то мы продаем жир аптекарям, а кости…
— О, сжальтесь, дочь моя, — прервал ее священник, закрывая ладонями уши.
Он смотрел на Анжелику с состраданием и сочувствием. Но она этого не замечала. Ее била дрожь, она кусала себе губы. Боже, ведь она обругала палача! Теперь он ни за что не выполнит ее ужасную просьбу, ради которой она пришла к нему.
Мэтр Обен все тем же тяжелым шагом вразвалку обошел вокруг стола и приблизился к ней. Заткнув большие пальцы за свой широкий пояс, он спокойным взглядом уставился на Анжелику.
— Ну, а чем я могу служить вам, кроме этого?
Она дрожала, не в силах вымолвить ни слова, и молча протянула ему свой кошелек. Он взял его, прикинул на руке и снова перевел свой ничего не выражающий взгляд на Анжелику.
— Вы хотите, чтобы его задушили?
Она кивнула.
Палач раскрыл кошелек, высыпал несколько экю себе на ладонь и сказал:
— Ладно, будет сделано.
Но, поймав испуганный взгляд молодого аббата, который все слышал, нахмурился.
— Вы никому не расскажете, кюре? Вы ведь понимаете, я здорово рискую. Если что заметят, у меня будет куча неприятностей. Здесь надо действовать в последнюю минуту, когда дым хоть немного скроет столб от зрителей. Я просто хочу оказать услугу, вы же понимаете…
— Да… Я никому ничего не скажу, — с усилием выдавил из себя аббат. — Я… можете на меня положиться.
— Я внушаю вам страх, да? — спросил палач. — Вы впервые напутствуете приговоренного к смерти?
— Когда шла война, я, как посланец Миссии господина Венсана, часто в деревнях сопровождал несчастных до самого дерева, на котором их вешали. Но то была война, ужас и неистовство, вызванные войной… А сейчас, когда…
И кюре сокрушенно показал на светловолосых девочек, сидевших перед своими мисками.
— А сейчас это — правосудие, — почти торжественным голосом провозгласил палач. Он облокотился на стол, устраиваясь поудобнее, как человек, который не прочь побеседовать.
— Вы мне нравитесь, кюре. Знаете, вы напомнили мне одного тюремного священника, с которым я долгое время работал вместе. И надо отдать ему
