Ее прервали возмущенные вопли. Старый дядя мэтра Фалло, поперхнувшись, отставил в сторону стакан. Сам мэтр Фалло с неожиданной для него живостью, противоречащей его обычно высокомерному виду, вырвал у Анжелики из рук злополучный листок, скомкал его и вышвырнул за окно.
— Какой позор, сестра! — вскричал он. — Как вы могли принести в наш дом эту дрянь! Держу пари, вы купили его у одного из этих писак с Нового моста?
— Ну да. Мне сунули его в руку и потребовали десять су. Я не смогла отказать.
— Бесстыдство этих людей не имеет границ. Их перо не щадит даже судейских. И вот результат: грязных писак бросают в Бастилию, словно они — порядочные люди, а ведь даже черная тюрьма Шатле для них слишком хороша.
Муж Ортанс сопел, как разъяренный бык. Анжелика никогда бы не подумала, что он способен так разволноваться.
— Памфлеты, пасквили, песни — они завалили нас ими. Они не щадят никого — ни короля, ни двор, их не смущает даже богохульство.
— В мое время, — вмешался старый дядюшка Фалло, — эта порода писак только-только начинала распространяться. А сейчас они стали настоящими паразитами, позором нашей столицы.
Он всегда был более чем скуп на слова и открывал рот лишь для того, чтобы попросить рюмку айвового вина или свою табакерку. Произнесенная им только что длинная фраза показала, насколько его потрясло чтение памфлета.
— Ни одна уважающая себя женщина не ступит на Новый мост, — отрезала Ортанс.
Мэтр Фалло высунулся в окно.
— Ручей унес эту мерзость. Мне интересно, не стояла ли под ней подпись Отверженного Поэта?
— Я в этом не сомневаюсь, — ответил дядя, — только у него такой ядовитый язык.
— Отверженный Поэт, — тихо произнес Фалло, — человек, критикующий все наше общество, бунтарь с рождения, паразит! Однажды я видел его в ярмарочном театре, он развлекал толпу невесть какими язвительными россказнями. Его прозвали Клод Ле Пти. Подумать только, эта тощая жердь с волосенками цвета репы нашла способ заставить скрипеть зубами короля и высшую знать. Как печально жить в подобную эпоху! Когда же полиция избавит нас от этих шутов?
Он повздыхал еще несколько минут, и разговор зашел о другом.
В последующие дни Анжелика была так занята, что не обращала внимания на поведение Ортанс. Та напустила на себя заговорщический вид, и на ее лице то и дело появлялась сочувствующая и в то же время победная улыбка.
Анжелика еще не оправилась от испытанного в Тюильри потрясения и равнодушно наблюдала гримасничанье сестры, памятуя о том незавидном для нее происшествии, в которое она попала. Но через некоторое время она поняла, что своими ужимками Ортанс хотела намекнуть, что заметила отсутствие Марго. «Ха-ха! Вот тебе и верная служанка! Она тоже оставила тебя, — читалось на ее лице. — Стоило выказывать ей свое расположение!»
Анжелика поняла смысл речей, которыми за обедом время от времени и без всякого на то повода разражалась сестра: «Все слуги трусы, вот почему необходимо относиться к ним строго», или «Слабого хозяина всегда обманут. Слабый хозяин — беда для всех!» Ортанс обладала умом и проницательностью, когда речь шла о людях, которые ее окружали. Она хотела узнать, что же произошло. Исчезновение Марго показалось ей подозрительным. Она завидовала симпатии, связывавшей Анжелику с этой проворной, надежной южанкой, и злилась оттого, что не могла заставить слуг работать на нее с таким рвением, которого она бы хотела от них добиться.
Анжелика тихо радовалась, что доверилась своей интуиции, подсказавшей ей не открываться сестре. Сначала ей было немного горько оттого, что, вопреки ее ожиданиям, родственники не готовы во всем ее поддержать, но сейчас она не могла сдержать грустной улыбки, представляя себе реакцию Ортанс, если бы та узнала, что ее родную сестру едва не убили в королевском дворце, а сопровождавшая ее служанка рассталась там с жизнью.
После кошмара, пережитого в Лувре и Тюильри, как будто раздавившего ее, Анжелика с некоторым удивлением осознала и оценила спокойствие и порядок, царившие в доме сестры. Она была признательна ей и мэтру Фалло за то, что они предоставили ей кров, поэтому было бы лучше, чтобы они не догадывались, какие таинственные, но грозные опасности исходили от блистательного королевского двора, на который они взирали с таким восхищением, обожанием и поклонением. Семья сестры служила ей защитой, и не стоило рассеивать питавшие их иллюзии по поводу собственного существования.
В следующие дни Анжелика старалась набраться терпения.
Как-то утром пришел ее бывший кучер с предложениями о продаже повозки и лошадей от владельца конюшен, в которых Анжелика их оставила. Анжелика поспешила заключить сделку.
— Так ты здесь прочно обосновалась?! — набросилась Ортанс, следившая за разговором.
— Ортанс, я должна дождаться, когда король въедет в Париж, — спокойно ответила Анжелика. — Тогда я пойду в Лувр и, возможно, на аудиенции у Его Величества все прояснится.
Ортанс передернуло. Она не скрывала своего недоверия.
— Король! Король! Вечно ты со своим сумасбродством! Права была Пюльшери, когда говорила, что ты — сама непоследовательность! Ты отдаешь себе отчет в том, что ты сама в опасности и, оставаясь здесь, подвергаешь опасности мою семью?
